Omniforge и Kosmos: Kamea между материей и вселенной

Жгучий мачо с восточного побережья Лигурии, уроженец Залива поэтов – города с поэтичным именем Ла Специя, на фотографиях выглядит весьма специфично: этаким мафиози в третьем (как минимум) поколении, не гнушающимся бади-билдинга. Наяву же Якопо Годани, занесенный северным ветром из Италии в Германию, а теперь и в Израиль, мил, мал, улыбчив и смахивает на добродушного израильтянина йеменских кровей. Получив в наследство от балетного поэта, революционера и интеллектуала Уильяма Форсайта Dresden-Frankfurt Dance Company, хореограф Годани добавил к классическим пяти-плюс-одной позициям ног еще как минимум три, креативно разобрался с пуантами и сложил из своих идей, неоклассики и неоконтемпорари, словно из кубиков конструктора, затейливый модулярный организм. Один из подобных организмов, получивший название «Omniforge», развился в специальную одноактовку для израильской труппы Kamea Тамира Гинца, и до такой степени меня поразил, что я поначалу отправилась поглядеть его в центр Сюзан Делаль – дело было в марте, а теперь вот еще раз повторила увиденное в тель-авивском Центре сценических искусств. И опять убедилась, что дивный сей организм всем существом своим подтверждает афоризм Шкловского о том, что «искусство всегда не надпись, а узор».

                                    Photos by Kfir Bolotin

Балет сей немецкий итальянец решил озвучить музыкой электронной – производства экспериментального дуэта 48nord (Ульрих Мюллер & Зигфрид Рёссерт), с коим сотрудничает много лет. Тут, кстати, следует заметить, что Якопо Годани не ограничивает свою деятельность исключительно хореографией, а самолично оформляет сцену, ставит свет и придумывает костюмы. Костюмы он сочиняет, как правило, в стиле unisex, ибо обоеполые танцовщики облачены у него в одно и то же, по большей части в типично форсайтовские полупрозрачные трико с красивым отливом.

Пластические фигуры складывались в прихотливый орнамент, 11 великолепных танцовщиков извивались ужами и змеями, сплетались в многорукие и многоногие фигуры, превращались в неотмирных существ, тех самых метаморфов, что, согласно магической мифологии, способны произвольно изменять структуру своего тела. А также, повинуясь той же мифологии, копировать любое живое существо одного с ним веса, трансформировать части своего тела во что угодно, к примеру, превратить руки в щупальца, протечь тонким слоем мимо противника etc. Что и говорить, фантазеру Годани ни в коем случае нельзя отказать в оригинальности. Следуя за музыкой, хореограф наделил танцующих движениями, не побоюсь этого слова, хроматическими, острыми, с резкими подвывающими glissandi и колючими пиццикато, которые к инфернальному финалу остались единственным приемом игры. По телам то и дело пробегал ток, и это было очень впечатляюще. Сложная физически хореография заставляла дивиться непредсказуемой логике сочетания па и невероятной телесной координации танцовщиков, не ведающих, казалось, никаких пластических трудностей. Дуэты и соло, заботливо уложенные на электронную подушку, были как-то особенно хороши, ибо партнерство у Годани не статично, не подчинено традиционной иерархии «мужчина–женщина»: партнеры взаимозависимы, обмениваются весом, создавая динамику, в которой внимание зрителя удерживается не на фигуре, а на взаимодействии. Показывая через смену прелюбопытнейших комбинаций изменчивость человеческих отношений, Годани погружал зрителя в атмосферу наваждения и наслаждения, позволяя ощутить, как сказал бы Ролан Барт, всю стереофонию потаенной плоти. При этом то и дело проскальзывали и просвечивали движения из арсенала классического балета – пусть даже Годани надерзил классикам вдоль и поперек.

                                    Photo by Kfir Bolotin

Kosmos же Андониса (все время хочется назвать его Адонисом) Фониадакиса, чей внятный малой части аудитории саундтрек баловал уши зашкаливающим уровнем драйва, лишь изредка замирая паузами в вакууме, имел столь же косвенное отношение к живой природе, сколь и музыка Жюльена Тарриде. (Как указывают источники, Тарриде – французский композитор и визуальный художник, чья практика соединяет сценическое искусство с новыми технологиями, от алгоритмически генерируемых партитур до видеопроекций.) Но когда дело касалось массовых скачек, вы мгновенно понимали, что Фониадакис виртуозно владеет пространством. Разделяясь на пары и тройки, отменно выученные танцовщики Kamea демонстрировали редкую синхронность и владение лексикой спортивно-массовых зрелищ. Темп хореографии был крайне вариативен: стремительные серии сменялись замедленными паузами, а внимание к мускулам рук, плеч, спины превращало сцену в поле микродвижений. Но главный сюрприз поджидал в конце – я-то уже о нем знала и очень ждала: сцена стала темно-прозрачной, танцовщики – прозрачными и серебристо-светящимися, по сути, вы видели лишь тонкие силуэты, тела в их «архитектуре» – углы, линии, изгибы, которые обычно теряются при обычном освещении. Куда только делся драйв и спорт – сплошная утонченность и красота в высшем своем проявлении. А в финале и вовсе впору было прослезиться, ибо на сцене остались Адам и Ева (во всяком случае, мне так показалось) и, взявшись за руки, ушли в прозрачный и призрачный мир. Такой уж красивый почерк у хореографа Фониадакиса, певца беспокойной телесности, умудрившегося пропустить через хайтековские хитросплетения тел всю хореографию двадцатого века.

                                     Photos by Kfir Bolotin