Giamaica под «Лунную» сонату

Мюзикл «Крум» в театре «Гешер» – очаровательный пастиш, блестяще сыгранный и спетый, где есть всё, от Бетховена до Чайковского, от детских израильских песенок и пасхальной Агады до мюзиклов Уэббера, да чего там только нет! А главное – есть музыка Ави Беньямина, очень авторская и стильная, все эти аллюзии и реминисценции в себя впитавшая. Но как изящно они появляются – порой почти неузнаваемыми; представьте себе, к примеру, Робертино Лоретти, распевающего Giamaaaaaaaaaaaaaaaaica! под призрак «Лунной» сонаты Бетховена. И появляется такое лишь на миг, едва вы успеваете угадать, что́ это – а оно уже исчезло, и преобразилось во что-то абсолютно противоположное. Вот тяжелый рок, который внезапно переламывается, как старая дверная петля, и превращается в церковное песнопение. Вот Jesus Christ Superstar, который вдруг стесняется собственной яркости и прячется под крыло скромной мелодии израильского двора. И опять же, это не цитаты, а такие перелетные птицы-мелодии: прилетели, махнули крылом – и испарились. И так это всё органично, что вы только диву даетесь – bravo, Ави Беньямин!

И всем актерам, до единого – bravi. Актеры тут, кстати, и на инструментах музыкальных поигрывают, и телом, и голосом, и лицом – с какой-то очаровательной недоуменной легкостью, будто не роли они исполняют, а собственные мысли, случайно прорвавшиеся на сцену. Оттого есть в этом мюзикле та самая ханох-левиновская смесь смеха, жалости, щепотки бессмысленности и очень точных режиссерских уколов; и есть ощущение, что жизнь – это репетиция, которая давно вышла из-под контроля. Как говорил сам Левин, «будущее уже было».

                                   Фото: Исайя Файнберг

Вся история про Крума – милого бедолагу, возвращенного жизнью из ничего обратно в куда-то, да к тому же с ненаписанным романом, выглядит так, будто Ханох Левин сам сидит где-то на галерке и похрюкивает от смеха. Потому что на сцене творится притчево-бытовая каша: людская фауна бегает, машет руками, любит, ревет, трясет накладными грудями, умирает – а у Левина без этого не бывает. Как не обходится он без внезапной печали посреди абсолютного комизма – чисто еврейского и чисто левиновского происхождения, без вечной нашей с вами vanitas comedy, где жизнь человечья – эвфемизм смерти. 

На самом деле, «Крум» – чуть ли не самый человеколюбивый его, Левина, опус, где отъявленных плохишей как бы и нет, а есть просто люди с их страстишками, грешками и слабостями. Вроде так себе похоти и так себе чревоугодия, или, к примеру, заветного желания стареющего ипохондрика – поплакать под «Лунную» сонату. Где-то к середине спектакля возникает ощущение, что Крум – это и вовсе не персонаж, а диагноз времени. Человек, который вернулся, но так и не понял, зачем. Человек, который хочет жить, но всё время отвлекается. Человек, который пытается быть счастливым, но забывает, как это делается.

                                       Фото: Исайя Файнберг

Левин – признанный баснописец израильско-еврейской жизни, чьи ернические штудии вырастают то из насмешек Еврипида, то обретают отчетливо кафкианскую физиономию, то нахлобучивают ухарски русскую shapka, из-под которой поблескивает чеховское пенсне. Его герои не живут – просто отбывают на земле пожизненный срок; его черный юмор блудливо пробирается к нам с черного хода; его антигерои, переваливаясь с баса на фальцет, безропотно включаются в процесс сотворения нового мира, где откровенно обсуждается то, о чем не принято говорить вслух.

Своих героев-антигероев Ханох Левин нарекает говорящими, шипящими, что-то-символизирующими именами. Вот, к примеру, Дупа (ее восхитительно играет абсолютно левиновская актриса Рут Расюк) – знаете, что это означает по-польски? Ну да, именно, вспомните анекдот про «тоже красиво». Еще тут есть Скита, человек-из-другого-места (чудный как всегда Александр Сендерович). Есть мечтающая выскочить за Крума замуж Труда (Тали Осадчи), недотягивающая именем до героини «Гамлета», есть потешный ипохондрик Тугати (Никита Гольдман), есть Тахтих (Шир Саяг) – ну, сами понимаете. Есть красотка Цвици (буква «в» тут явно для блезиру) в лице и теле Полины Пахомовой, и д-р Швойген (великолепный бас Лев Эльгардт). И, наконец, Крум (Юваль Янай) – Tunica serosa, то бишь серозная оболочка, мембрана, а также пенка на молоке; так переводится с иврита словечко «крум». В данной же ситуации это будто даже не имя, а фамилия, поскольку матушка заглавного героя (которую отпадно изображает Михаль Вайнберг) зовется «мадам Крум». А имен у сына с матерью, получается, и нет, как нет имени у одиночества, страхом перед коим охвачены все персонажи спектакля. И нет тут традиционной левиновской депрессии, идущей об руку с пессимизмом и меланхолией, а есть легкая человечья растерянность, такая почти праздничная тоска, есть неожиданно теплая, почти домашняя абсурдность – когда вместо безысходности вдруг маленькое идиотское счастье, которое стесняются держать в руках. Есть живая, прыгучая энергия, которая всё время норовит сорваться в смех – тот самый смех, из которого у Левина обычно вырастает слеза, но здесь она и не думает появляться; во всяком случае, так прочел эту пьесу режиссер Алексей Золотовицкий.

                                    Фото: Исайя Файнберг

Да, еще тут есть расчудесный оркестрик – не премину упомянуть всех музыкантов поименно, они того стоят: клавишник, он же дирижер Борис Зимин, играющий на всяких разных духовых Евгений Штейберг, гитарист Евгений Бергер, бас-гитарист Дмитрий Гродский и ударник Нир Накав.

Пожалуй, Ави Беньямин делает вещь почти невозможную: его музыка говорит за левиновских героев то, что им самим неловко сказать. И в этой путанице – собственный порядок, своя красота, свой маленький апокалипсис и свое маленькое примирение. Вся партитура Беньямина – о таких моментах. С первых же минут музыка ведет себя так, будто давно живет в этом левиновском доме, построенным «Гешером», и знает, где скрипит пол, а где гуляет сквозняк. И она, музыка – отдельный персонаж, у которого свои странности, свои вздохи и свой характер. Музыка то мечтает, то шаркает ногой, то пытается спеть арию собственной судьбы, но сбивается – потому что вокруг шумят люди, и каждый поет что-то свое. И в этой суматохе рождается удивительный жанр – не мюзикл, не опера, не фарс, а левиновская «жизнь как есть». С ее внезапной нежностью, с ее несуразной попыткой быть значительной; с ее вечным, безнадежным желанием прозвучать хоть раз красиво.

                                     Фото: Исайя Файнберг

Да, еще есть в этой музыке те странные паузы, когда жизнь делает вид, что она – музыка, и музыка делает вид, что она – жизнь. И есть в ней, как и в каждом из актеров, эта слегка смущенная искренность, которая и делает спектакль таким левиновским. И когда финал вдруг тоже делает вид, что он – финал, остается лишь усмехнуться: ага, конечно. У Крума ведь всё «вроде бы». Вроде бы жизнь. Вроде бы любовь. Вроде бы счастье.

Но вот что не «вроде» – так это великолепный спектакль «Гешера», какого-то запредельно небесного уровня. И она, музыка.