Милая Амнерис

«Аида» в концертном исполнении Израильского филармонического оркестра

Иногда опера сама выбирает, в каком времени ей звучать. И тогда действительность вторгается в оперу так бесцеремонно, что хочется проверить, не перепутали ли мы Верди со сводкой новостей. Пока премьер-министр просит президента Израиля о помиловании, в «Аиде» звучит та же просьба – только от Радамеса, обращенная к жрецам, которые, как мы помним, миловать не любили. Теперь слово за нашим Герцогом.

В общем, реальность протискивалась в филармоническую «Аиду» со всех сторон – даже вопреки тому, что исполнение было концертным. Верди-то писал ее аккурат в канун образования Второго рейха, без малого 155 лет назад, и вовсе не про Нил. Нынче же его партитура как будто присела на корточки посреди какой-то усталой ближневосточной страны, переживающей вечную диктатуру и войну. Верховный жрец с фараоном – вожди, которые давно уже ничего не видят сквозь толщу собственной власти, хор-народ – сущий ангел.

Но особенно поразило вот что: сочувствовали мы, к нашему искреннему удивлению, исключительно Амнерис. Очень уж хороша и собою пригожа была Зинаида Царенко, с поистине царственным меццо и трогательной внешностью; ну какая из нее злодейка, право слово. Отторжение вызывала как раз-таки Аида, та самая, что без тени сомнений подвела Радамеса под монастырь – вот же коварная дамочка, и как мы этого раньше не замечали?

Да, это был тот был редкий случай, когда соперница героини оказалась эмоциональным центром вечера – несмотря на то, что Верди обделил Амнерис ариями, пожаловав ей с барского плеча лишь монологи в четвертом акте (хотя все эти «L’aborrita rivale a me sfuggia…», «Ah! vieni, amor mio», «Empia razza! La vendetta!» – целый эмоциональный материк) да несколько ансамблей, включая знаменитый диалог со жрецами. Амнерис-Царенко была ослепительна, голос – гибкий, горячий, «дышащий» драмой, интонации – от гордой царственной девы до той отчаянной, почти животной просьбы о милосердии, которая заставляет сердце трепетать. Ибо к финалу Амнерис и вовсе перестала быть картонной принцессой с ревностью наперевес, а стала настоящей трагической героиней с душою, согнутой обстоятельствами. И эмоционально, и голосово, и актерски. И мы ей поверили.

И безоговорочно поверили Амонасро – монгольскому баритону с замечательным именем Ариунбаатар Ганбаатар, обладателю гран-при конкурса Чайковского, между прочим. Его появление мгновенно меняло энергетику сцены: тембр уверенный, плотный, но при этом человечный. Фразировка – внушительная, будто он несет на плечах собственный народ. Никакого внешнего императива – властность ощущается изнутри, через спокойствие, через скрытый огонь, если угодно.

Хороши были также басы – наделенный дивным тембром Денис Седов в образе Фараона и кореец Симон Лим в партии Рамфиса, являвший голос системы – холодный, как стальной пресс. Радамес же – тенор Хорхе Луис Пуэрта Арай – пел так, будто знал, что его идеалы давно вышли из моды, и понимал: в любой эпохе найдется жрец, который скажет «виновен». Однако его финальный дуэт с Аидой – Зариной Абаевой – прозвучал так трогательно, что вышиб слезу.

За пультом стоял итальянец Винченцо Миллетари, пропевавший с солистами буквально каждую фразу. Слегка удивили затянутые темпы – хотя и в этом была своя логика: прозрачность, время вслушаться, возможность ощутить особенности партитуры так, чтобы ни одна нота не проскочила мимо внимания. Поэтому можем сказать куда мягче – «дирижер выбрал расширенное темповое дыхание», что подчеркивало архитектонность партитуры, но временами размывало драматургические импульсы. Занятно решена была сцена триумфального марша – музыканты дудели в дуду с двух сторон, словно исполняли государственный гимн из-под палки, а во время приговора Радамесу и вовсе прятались за правой кулисой.

Израильский филармонический оркестр, как всегда при исполнении опер, являл собой разветвленную систему скрытых нервов, на которых держится драма. Искусникам-струнным можно бесконечно петь осанну, но на сей раз к тому же несказанно порадовали медные духовые. И как красиво были выстроены переходы в сценах I и II акта – когда инструментальные группы перебрасывают мотив друг другу так, словно по сцене скользят тени. Ну а в сценах у храма и в массовых эпизодах оркестр создавал абсолютно живой акустический каркас: нижние регистры обрамляли вокальные линии, верхние – поднимались, создавая ощущение вертикального потока, как будто хор взмывает к небесам.

О да, безупречно-прекрасный хор Израильской оперы, звучащий так, словно его разместили прямо под куполом храма, небесный свод, поддерживающий всю архитектуру «Аиды» – его акустическое поведение придавало массовым сценам иной уровень значимости. Вместо иллюстрации ритуала – ощущение настоящей коллективной молитвы.

В общем, Израильская филармония вновь напомнила, что подлинная опера способна звучать в чистом, почти сакральном концертном формате. И театральные подпорки ей не требуются.

Фото автора