«Паразиты» Пон Чжун Хо
Нечто столь же прекрасное, что и «Магазинные воришки», только с бо́льшим драйвом. Начинаешь совершенно иначе воспринимать философию бытия (не азиаты мы...) и улавливать запах бедности.
«Паразиты» – первый южнокорейский фильм, удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля. Снял шедевр Пон Чжун Хо, в привычном для себя мультижанре, а именно в жанре «пончжунхо». Как всегда, цепляет.
«Синонимы» Надава Лапида
По словам режиссера, почти всё, что происходит в фильме с Йоавом, в том или ином виде случилось с ним самим, когда он после армии приехал в Париж. У Йоава (чей тезка, библейский Йоав был главнокомандующим царя Давида, взявшим Иерусалим) – посттравма и иллюзии, замешанные на мифе о герое Гекторе, защитнике Трои. Видно, таковым он себя и воображает, когда устраивается работать охранником в израильское посольство и когда учит французский в OFII. Но ведь научиться говорить на языке великих философов еще не значит расстаться с собственной идентичностью и стать французом. Сначала надо взять другую крепость – самого себя.
«Frantz» Франсуа Озона
В этой картине сходятся черное и белое (хотя невзначай, того и гляди, вдруг проглянет цветное исподнее), витальное и мортальное, французское и немецкое. Персонажи переходят с одного языка на другой и обратно, зрят природу в цвете от избытка чувств, мерещат невесть откуда воскресших юношей, играющих на скрипке, и вообще чувствуют себя неуютно на этом черно-белом свете. Французы ненавидят немцев, а немцы французов, ибо действие происходит аккурат после Первой мировой. Разрушенный войной комфортный мир сместил систему тоник и доминант, и Франсуа Озон поочередно запускает в наши (д)уши распеваемую народным хором «Марсельезу» и исполняемую оркестром Парижской оперы «Шехерезаду» Римского-Корсакова. На территории мучительного диссонанса, сдобренного не находящим разрешения тристан-аккордом, и обретаются герои фильма. Оттого распутать немецко-французскую головоломку зрителю удается далеко не сразу.
«Патерсон» Джима Джармуша
В этом фильме всё двоится: стихотворец Патерсон и городишко Патерсон, bus driver и Адам Драйвер, волоокая иранка Лаура и одноименная муза Петрарки, японец Ясудзиро Одзу и японец Масатоси Нагасэ, черно-белые интерьеры и черно-белые капкейки, близнецы и поэты. Да, здесь все немножко поэты, и в этом как раз нет ничего странного. Потому что Джармуш и сам поэт, и фильмы свои он складывает как стихи. Звуковые картины, настоянные на медитации, на многочисленных повторах, на вроде бы рутине, а в действительности – на нарочитой простоте мироздания. Ибо любой поэт, даже если он не поэт, может начать всё с чистого листа.
«Ужасных родителей» Жана Кокто
Необычный для нашего пейзажа режиссер Гади Ролл поставил в Беэр-Шевском театре спектакль о французах, которые говорят быстро, а живут смутно. Проблемы – вечные, старые, как мир: муж охладел к жене, давно и безвозвратно, а она не намерена делить сына с какой-то женщиной, и оттого кончает с собой. Жан Кокто, драматург, поэт, эстет, экспериментатор, был знаком с похожей ситуацией: мать его возлюбленного Жана Маре была столь же эгоистичной.
Сценограф Кинерет Киш нашла правильный и стильный образ спектакля – что-то среднее между офисом, складом, гостиницей, вокзалом; место нигде. Амир Криеф и Шири Голан, уникальный актерский дуэт, уже много раз создававший настроение причастности и глубины в разном материале, достойно отыгрывает смятенный трагифарс. Жан Кокто – в Беэр-Шеве.
Новые сказки для взрослых
Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось все со «Сказки сказок» - пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. Именно в этом сборнике впервые появились прототипы будущих хрестоматийных сказочных героев, и именно по этим сюжетам-самородкам снял свои «Страшные сказки» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Правда, под сюжетной подкладкой ощутимо просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, зато цепляет. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, - короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Отметим также невероятно красивые с пластической точки зрения кадры: оператором выступил поляк Питер Сушицки, явно черпавший вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.
Kutiman Mix the City
Kutiman Mix the City – обалденный интерактивный проект, выросший из звуков города-без-перерыва. Основан он на понимании того, что у каждого города есть свой собственный звук. Израильский музыкант планетарного масштаба Офир Кутель, выступающий под псевдонимом Kutiman, король ютьюбовой толпы, предоставляет всем шанс создать собственный ремикс из звуков Тель-Авива – на вашей собственной клавиатуре. Смикшировать вибрации города-без-перерыва на интерактивной видеоплатформе можно простым нажатием пальца (главное, конечно, попасть в такт). Приступайте.
Видеоархив событий конкурса Рубинштейна
Все события XIV Международного конкурса пианистов имени Артура Рубинштейна - в нашем видеоархиве! Запись выступлений участников в реситалях, запись выступлений финалистов с камерными составами и с двумя оркестрами - здесь.
Альбом песен Ханоха Левина
Люди на редкость талантливые и среди коллег по шоу-бизнесу явно выделяющиеся - Шломи Шабан и Каролина - объединились в тандем. И записали альбом песен на стихи Ханоха Левина « На побегушках у жизни». Любопытно, что язвительные левиновские тексты вдруг зазвучали нежно и трогательно. Грустинка с прищуром, впрочем, сохранилась.
«Год, прожитый по‑библейски» Эя Джея Джейкобса
...где автор на один год изменил свою жизнь: прожил его согласно всем законам Книги книг.
«Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов» Ёко Тавада
Жизнь – это долгое путешествие в вагоне на нижней полке.
Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя уже не беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться.
«Комедию д'искусства» Кристофера Мура
На сей раз муза-матерщинница Кристофера Мура подсела на импрессионистскую тему. В июле 1890 года Винсент Ван Гог отправился в кукурузное поле и выстрелил себе в сердце. Вот тебе и joie de vivre. А все потому, что незадолго до этого стал до жути бояться одного из оттенков синего. Дабы установить причины сказанного, пекарь-художник Люсьен Леззард и бонвиван Тулуз-Лотрек совершают одиссею по богемному миру Парижа на излете XIX столетия.
В романе «Sacré Bleu. Комедия д'искусства» привычное шутовство автора вкупе с псевдодокументальностью изящно растворяется в Священной Сини, подгоняемое собственным муровским напутствием: «Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».
«Пфитц» Эндрю Крами
Шотландец Эндрю Крами начертал на бумаге план столицы воображариума, величайшего града просвещения, лихо доказав, что написанное существует даже при отсутствии реального автора. Ибо «язык есть изощреннейшая из иллюзий, разговор - самая обманчивая форма поведения… а сами мы - измышления, мимолетная мысль в некоем мозгу, жест, вряд ли достойный толкования». Получилась сюрреалистическая притча-лабиринт о несуществующих городах - точнее, существующих лишь на бумаге; об их несуществующих жителях с несуществующими мыслями; о несуществующем безумном писателе с псевдобиографией и его существующих романах; о несуществующих графах, слугах и видимости общения; о великом князе, всё это придумавшем (его, естественно, тоже не существует). Рекомендуется любителям медитативного погружения в небыть.
«Тинтина и тайну литературы» Тома Маккарти
Что такое литературный вымысел и как функционирует сегодня искусство, окруженное прочной медийной сетью? Сей непростой предмет исследует эссе британского писателя-интеллектуала о неунывающем репортере с хохолком. Появился он, если помните, аж в 1929-м - стараниями бельгийского художника Эрже. Неповторимый флёр достоверности вокруг вымысла сделал цикл комиксов «Приключения Тинтина» культовым, а его герой получил прописку в новейшей истории. Так, значит, это литература? Вроде бы да, но ничего нельзя знать доподлинно.
«Неполную, но окончательную историю...» Стивена Фрая
«Неполная, но окончательная история классической музыки» записного британского комика - чтиво, побуждающее мгновенно испустить ноту: совершенную или несовершенную, голосом или на клавишах/струнах - не суть. А затем удариться в запой - книжный запой, вестимо, и испить эту чашу до дна. Перейти вместе с автором от нотного стана к женскому, познать, отчего «Мрачный Соломон сиротливо растит флоксы», а правая рука Рахманинова напоминает динозавра, и прочая. Всё это крайне занятно, так что... почему бы и нет?
Тайские роти
Истинно райское лакомство - тайские блинчики из слоеного теста с начинкой из банана. Обжаривается блинчик с обеих сторон до золотистости и помещается в теплые кокосовые сливки или в заварной крем (можно использовать крем из сгущенного молока). Подается с пылу, с жару, украшенный сверху ледяным кокосовым сорбе - да подается не абы где, а в сиамском ресторане «Тигровая лилия» (Tiger Lilly) в тель-авивской Сароне.
Шомлойскую галушку
Легендарная шомлойская галушка (somlói galuska) - винтажный ромовый десерт, придуманный, по легенде, простым официантом. Отведать ее можно практически в любом ресторане Будапешта - если повезет. Вопреки обманчиво простому названию, сей кондитерский изыск являет собой нечто крайне сложносочиненное: бисквит темный, бисквит светлый, сливки взбитые, цедра лимонная, цедра апельсиновая, крем заварной (патисьер с ванилью, ммм), шоколад, ягоды, орехи, ром... Что ни слой - то скрытый смысл. Прощай, талия.
Бисквитную пасту Lotus с карамелью
Классическое бельгийское лакомство из невероятного печенья - эталона всех печений в мире. Деликатес со вкусом карамели нужно есть медленно, миниатюрной ложечкой - ибо паста так и тает во рту. Остановиться попросту невозможно. Невзирая на калории.
Шоколад с васаби
Изысканный тандем - горький шоколад и зеленая японская приправа - кому-то может показаться сочетанием несочетаемого. Однако распробовавшие это лакомство считают иначе. Вердикт: правильный десерт для тех, кто любит погорячее. А также для тех, кто недавно перечитывал книгу Джоанн Харрис и пересматривал фильм Жерара Кравчика.
Торт «Саркози»
Как и Париж, десерт имени французского экс-президента явно стоит мессы. Оттого и подают его в ресторане Messa на богемной тель-авивской улице ха-Арбаа. Горько-шоколадное безумие (шоколад, заметим, нескольких сортов - и все отменные) заставляет поверить в то, что Саркози вернется. Не иначе.
|
 |
Яир Варди: «Танец – это игра в жизнь»
| 14.11.2014 |
Правитель израильской танцевальной империи № 1, балетный менеджмейстер, вершитель хореографических судеб – все эти определения сидят на Яире Варди так же ладно, как новенький Крест Ордена «За гражданские заслуги», пожалованный ему королем Испании Филиппом VI. Построив свой собственный маленький мир в центре Сюзан Далаль посреди квартала Неве-Цедек, откуда начинался Тель-Авив, Варди уже на протяжении четверти века освящает этот светский храм – да что там, Мекку, куда устремляются все причастные к контемпорари, от ветеранов до маргиналов. Здесь, в его владениях, фокусируются главные достижения современного израильского танца, который давно уже перестал быть бедным родственником и удачно вписался во всемирный культурный контекст.

Яир Варди с послом Испании в Израиле Фернандо Кардерером
- Яир, позвольте поздравить вас с королевским орденом, припомнить ваши прежние награды, среди которых – французский орден Почетного легиона, Государственная премия Израиля и премия Министерства иностранных дел – и, наконец, спросить: как вы относитесь ко всякого рода регалиям?
- Вот они – все на стене. (смеется). Это, конечно, приятно: ведь любая премия означает признание – с одной стороны, и оценку того, что ты делаешь, – с другой. Но я не любуюсь этими грамотами и орденами, я продолжаю работать. Когда признают твои заслуги, ты невольно думаешь: надо оправдать доверие, доказать, что ты этого достоин. Таким образом, любая награда подзадоривает.
- 25 лет вы возглавляете центр Сюзан Далаль. Что изменилось за это время? Как изменились вы сами внутри собственной биографии?
- 25 лет пролетели быстро – во всяком случае, так мне кажется. Неве-Цедек в конце восьмидесятых был ветхим полуразрушенным кварталом, так что центр возник буквально на руинах. Когда-то у нас не было публики, сейчас – полные залы. Когда-то мы и мечтать не могли, что израильский танец взлетит на такую высоту. Молодые хореографы и танцовщики со всего мира приезжают к нам за признанием и поддержкой: центр Сюзан Далаль стал международным брендом. Но главное – у меня есть право делать то, во что я верю, и никто в это не вмешивается.
А что изменилось во мне? Я стал гораздо более чувствительным. Более чутким к тому, что происходит. С другой стороны, я испытываю желание все время делать что-то новое. В этом и парадокс: порой чувствительность может навредить такому желанию – вот, казалось бы, хочется горы свернуть, однако мой маленький внутренний сторож твердит: осторожно! берегись! Оттого я постоянно сомневаюсь: вроде бы рождается блестящая идея, ты в эйфории, но – внезапно останавливаешься и говоришь себе, что надо бы еще раз все обдумать. К счастью, Израиль – страна, в которой не соскучишься. Здесь каждый – хореограф, каждый – танцовщик, каждый – режиссер или музыкант, и каждый к тому же зритель. Этому невозможно противостоять, остается лишь идти своим путем, полагаясь на собственный вкус. И при этом я обязан предоставить каждому право выступить у нас, будь он даже «котом в мешке». Если публике не понравится та или иная постановка, говорю я себе, значит, она просто сойдет со сцены. Ведь некоторые хореографы выросли буквально из ничего. Другие – выросли и засохли, и снова выросли… Потому что танец – это постоянная динамика, энергия, извержение вулкана. В этом и заключается прелесть танца: он постоянно молодеет. Хотя изысканные, утонченные вещи останутся навсегда. Такие, к примеру, как спектакль труппы Маги Марен «May B», который я вновь привез сюда в мае. Во-первых, потому, что этот спектакль еще не видела молодежь, а во-вторых, мы ведь тоже меняемся и смотрим на те же вещи по-другому.

- Вы прожили несколько творческих жизней, пережили несколько реинкарнаций: танцевали – в Израиле и в Англии, открыли Dance City в Ньюкасле, потом стали гендиректором Сюзан Далаль…
- Я думаю, что всякий раз рождаюсь внутри чего-то нового. Не рождаюсь заново – но продолжаю то, что было прежде, развиваюсь, расту. Сегодня каждый танцовщик хочет быть хореографом – я же, будучи танцовщиком, поставил несколько спектаклей в качестве хореографа, получил несколько призов и понял, что это не мое. И решил создать «хореографию менеджмента», то есть направлять других и позволять им творить. Мне кажется, что в этой области я преуспел. Думаю, мир меня запомнит (смеется) – я, во всяком случае, на это надеюсь.
- Кто из хореографов, с которыми вы работали (а их было немало: Марта Грэм, Глен Тэтли, Джон Батлер, Джон Крэнко, Кристофер Брюс, Линдси Кемп), наиболее сильно повлиял на вас?
- Марта Грэм. Я любил их всех, но Марта была первой. Именно она вложила в меня, в мою голову, в мышцы, в пальцы ног свой словарь движений, выявила мою индивидуальность в танце. Мы проводили много времени вместе, в том числе вне студии, несмотря на полувековую разницу в возрасте: мне было 25, ей – 75. И это было wow! Многие моменты я помню до сих пор, они накрепко засели у меня в голове. Потом были Глен Тэтли и Кристофер Брюс. Они позаимствовали у Марты красоту хореографии – и перевели ее в другое измерение, более динамичное, более округленное. И оно как нельзя более подошло моей физической природе, в их балетах я чувствовал себя комфортно. Но главное, что и Глен Тэтли, и Кристофер Брюс сумели выявить то, что я вынес в себе из уроков Марты – и использовали это в своих работах. Еще одно яркое впечатление – Рудольф Нуриев, с которым мы танцевали вместе в Италии и на Гавайях. Я тогда уже был 30-летним, а ему было лет 50, и на первой репетиции он смотрел на меня с недоверием… В общем, были в моей жизни прекрасные моменты, грех жаловаться.


- Кристиан Люпа как-то сказал: театр – это игра на человеке. Как бы вы перефразировали эту мысль применительно к танцу?
- Танец – это игра в жизнь. Мне хочется верить в то, что люди, которые занимаются танцем, занимаются прежде всего самой жизнью. То, что истинно, будет жить дальше. Жизнь – это то, что нас направляет, то, что принимает за нас решения. Хотя мы ошибочно считаем, что сами управляем своей жизнью.
- Некоторые вообще считают, что нами управляют высшие силы. Кстати, удается ли вам – в нашей стране – избежать конфликта с религией?
- Я никогда ни с чем подобным не сталкивался. Никогда никого намеренно не провоцировал. Лет десять назад привез из США постановку, в которой танцовщики танцевали обнаженными, но поскольку это было очень органично для той хореографии, никто не возмущался. Или вот недавно в тель-авивском Центре сценических искусств выступали танцовщики Оливье Дюбуа с ню-постановкой «Трагедия», и ничего страшного не случилось. Мы живем в свободной стране.
- А что для вас – свобода?
- Делать то, во что ты веришь. Не выходя за рамки хорошего вкуса. Не оскорбляя своих коллег. Помогая им, но предоставляя при этом свободу выбора. Сам я человек очень открытый – хотя в каком-то смысле и консервативный, но я открыт всему новому. Я никогда не буду навязывать коллегам свою волю, не помешаю ближнему делать то, во что он верит. Так уж я воспитан. И центр Сюзан Далаль – не мое личное пространство, он открыт для всех, кто причастен к танцу.

- Каково, на ваш взгляд, состояние современного танца? Нужны ли ему революции?
- Если говорить об израильском танце, то за последние двадцать лет в нем уже свершилась революция, причем революция грандиозная. Наш танец ощутимо присутствует в израильской и мировой культуре. Наши ансамбли и труппы современного танца делают очень интересные вещи. Что же касается мирового танца, то, думаю, никаких революций не случится. Танец обновляется изнутри, такова его природа. Это искусство, неотделимое от жизни, как я уже говорил, ибо тело человека – это и есть сама жизнь. Поэтому танец всегда останется молодым.
- А какое место отведено израильскому танцу в мировой системе координат?
- О, в мире на нас огромный спрос! Мы каждый год устраиваем так называемую «Международную экспозицию» израильского танца, приезжает колоссальное количество гостей, которым мы показываем 35 спектаклей за пять дней. Заметьте, это люди, которые формируют мнение публики в своих странах, и они охотно покупают наши спектакли. И вообще, проявляют исключительный интерес к тому, что мы делаем: у нас отличная репутация, наша страна считается одной из ведущих в жанре contemporary dance. Нужно и впредь держать эту планку, хотя это и непросто.
Я хочу, чтобы мы были частью мира – поэтому регулярно езжу смотреть, что происходит в мире танца, чтобы показывать израильской публике самое новое, самое современное, самое интересное. Вот, к примеру, сейчас я еду в Москву на фестиваль современной хореографии Дианы Вишневой «Context» (в прошлом году мы возили туда спектакль «Rooster» Барака Маршаля). Там будет неделя молодой русской хореографии, и я надеюсь, что приглашу кого-нибудь выступить у нас. Конечно, я мечтаю привезти в Израиль саму Диану Вишневу, но она очень дорогая, как все этуали.
- В таком случае, как вам удалось три раза подряд заманить в Израиль Михаила Барышникова?
- С Мишей мы друзья. И ровесники, между нами разница в каких-то полгода. Мы часто общаемся и, надеюсь, вскоре он приедет к нам еще раз – со своим новым проектом. Знаете, некоторые спрашивают: до какого возраста танцовщик может танцевать? Я всегда отвечаю: пока он может танцевать, он танцует. Барышников сегодня танцует по-другому, но он по-прежнему приводит публику в залы. Потому что он великий человек, потому что от него исходят флюиды добра, и публика это чувствует. Увы, сегодняшний мир больше ориентируется на хореографов, он уже не ищет новых Барышниковых или Нуриевых – и, как следствие, не производит их. Вероятно, оттого, что сегодня все дозволено, и формы выражения себя через танец уже не требуют высочайшего технического мастерства, как это было когда-то. Иными словами, акцент сместился с собственно движения к некоему сообщению.

- Сообщение – это ведь отчасти тоже для посвященных... Вы ориентируетесь на широкого зрителя или все-таки у вас уже сформировалась своя публика?
- У каждого коллектива, который работает в центре Сюзан Далаль, своя публика. Но есть нечто, объединяющее наших зрителей: любопытство. Их привлекает разнообразие, смелость, инакость. Порой я думаю: ну кто придет это смотреть? Но все равно приходят – всегда найдется кто-то, кому это интересно.
- Тогда что же ожидает нас в последующие 25 лет?
- Мы не будем создавать новые коллективы – я думаю, что их у нас предостаточно. Продолжим показывать все лучшее, что есть в мире. Продолжим сохранять и развивать израильский танец. И постараемся сделать так, чтобы он не утратил свои основные качества: свою энергию и свою открытость. |

|
 |
Элишева Несис.
«Стервозное танго»
|