«Человеческий» реквием Брамса-Шлепфера: панегирик

Балет Deutsche Oper am Rhein под предводительством своего худрука, урожденного швейцарца Мартина Шлепфера построил на сцене тель-авивского Центра сценических искусств прихотливо-хрупкое сооружение из пенья на погосте, и снов без смерти, и фермат

Мартин Шлепфер держит курс на балеты, основанные на классической лексике, но декорированные достижениями второй половины прошлого века. Его причудливые сценические сооружения стоят одной ногой в неоклассике, а другой – в контемпорари (на сей раз хореограф-остроумец не преминул подчеркнуть это буквально: одной из танцовщиц пришлось хромать за кулисы, одна ножка – в пуанте, другая – босая). И в каждой своей постановке Шлепфер, подобно Баланчину, исходит из музыки – немудрено, что за «Струнный квартет» Лютославского ему была пожалована премия Benois de la danse, а за «Семь» на музыку малеровской Седьмой худрук Балета на Рейне был удостоен весьма престижной немецкой театральной премии «Фауст».

В «Немецком реквиеме» хореограф и вовсе уподобил 45 танцовщиков Дюссельдорфского балета (как любит отмечать он сам, «21-й национальности») партитуре – причем тембры «инструментов», даже одной группы, слегка разнятся благодаря тончайшим вариациям в одеяниях танцующих. Между тем в первых частях фигуры редко действуют в унисон – их движения асимметричны, и лишь ближе к финалу они начинают буквально изображать телом каждую фиоритуру. Учтите также, что 45 красавцев и красавиц в черно-телесном удваиваются, отражаясь в черном танцполе – и отражая мощное хоровое звучание брамсовского opus magnum. Как, собственно, и всю архитектуру брамсовского «Реквиема», возведенного зодчим Шлепфером на изысканном фундаменте избранных движений – жете, батманов, револьтадов, вращений, а также изобретенных им же самим затейливых па из словаря contemporary. В итоге из семи частей балета в пространстве чистой черной сцены, усложненной лишь двумя длинными лампами по бокам, складывается паззлом дивной красоты здание – монументальное и воздушное, мистическое и вполне реалистичное (у одной из вдумчивых зрительниц, к примеру, возникли устойчивые ассоциации с Холокостом).

Многослойная хореографическая структура заставляет цепенеть и трепетать от восторга – настолько безупречна ее эстетика, настолько подвижны и ритмически прихотливы все ее элементы, настолько волнообразны и волнующи структуры всех танцующих групп. Тоска и пронзительная красота музыки Брамса, казалось, вписана в тела и органы танцовщиков – музыка и движение сливаются в единый буйный водоворот, готовый уступить место спокойствию, детской наивности и отчаянно-босоногой виртуозности. Ну а поелику Брамс не раз подчеркивал, что готов убрать из названия слово «немецкий», заменив его словом «человеческий», Шлепфер отразил эту мысль и в хореографии, порой довольно трогательной. К примеру, когда вся компания валится на пол, как карточный домик – один за другим, одна за другой – и на сцене остается одинокий танцор; или когда девушка с отлично выученными ногами пытается разлучить двух влюбленных мужеского полу, боязливо уносясь за кулисы после каждой попытки; или когда юноша медитирует на босой ступне партнерши, которая вдруг трансформируется в пуант – единственный в этом балете; или когда гармоничная пара любовно сцепляется босыми ступнями, но он то и дело спотыкается и падает, и встает, чтобы присоединиться к ней снова – и тут спотыкается и падает она; или когда вся труппа толпою удивленных детей доверчиво усаживается спиной к публике и вслушивается в пение хора, и т.д.

Да, это очень человеческий реквием.

Фото: Gert Weigelt