Евгений Миронов: «Все шекспировские герои рождаются из одного человека»

Предисловие к универсальному зрелищу «Гамлет | Коллаж», которое вот-вот грядет на фестивале театра «Гешер»

Евгений Миронов – актер нашего времени. Именно потому театральный алхимик Робер Лепаж, автор сочинения «Гамлет | Коллаж» в московском Театре Наций, лишил его равновесия: большую часть сценического времени Миронов балансирует на наклонной плоскости, да к тому же ежеминутно рискует жизнью. Куб, подвешенный между небом и землей, не просто игнорирует законы гравитации: поощряемый эльсинорскими духами, он то и дело трансформируется; ошибись техники на долю миллиметра или сам Миронов – на долю секунды, всё может закончиться плачевно. Что ж, ведь сам призрак отца принца Датского проказливо хлопает здесь окнами и дверьми. Не иначе.

Актер нашего времени по определению – один за всех. Единый и разный во многих лицах, Евгений Миронов изображает всех героев деконструированной шекспировской трагедии, от Гамлета до Озрика, не говоря уже об Офелии с Гертрудой и прочих Гильденстернах. Учтите также, что Датское королевство – вовсе не королевство, и даже не земля обетованная: это – ванная (уж простит нас Маяковский, ибо пьеса шекспирова звучит в переводе Лозинского).

Неочевидное зрелище Робера Лепажа, сочиненное им персонально для Е.М., будет показано завтра на фестивале театра «Гешер». В качестве предисловия к one-man show по имени «Гамлет» Евгений Миронов встретился с прессой в уютном гешеровском кафе и поведал обо всех предлагаемых обстоятельствах. И не только.

- Да, это не просто куб. Это ванная. Почему? А где ж еще нам смотреться в зеркало? Дабы, увидев там свою щетину, взяться за бритву и – ну естественно, порезаться. А может, вскрыть вены. Чтобы потекла кровь. Чтобы примериться к смерти.

В этой ванной позже тонет Офелия, но не суть. Суть в том, что весь спектакль-коллаж – как расколотое зеркало. В его обломки смотрятся персонажи, и миры разных эпох; не исключено, что и сам демиург.

- На излете минувшего века вы играли принца датского в спектакле Петера Штайна. В чем сходство двух этих спектаклей?

- В том, что Гамлет – положительный персонаж. Например, недавно вышла премьера у Додина, где Гамлет просто подонок. Интересная версия, конечно... Но для меня это человек положительный. В смысле гуманности. Потому что все его заставляют, включая папу-призрака, мстить. И включаться активно в эту жизнь. Он: «да-да, да-да», а на самом деле понимает, что смысла никакого в этом нет. Оттого в центральном монологе Гамлет сомневается в справедливости не то что миропорядка – бытия. А потом смиряется, потому что это рок, это судьба, а он один из винтиков судьбы, и погибает. И, честно говоря, убивает – не одного человека. «Положительный персонаж», сказал я... н-да.

- В декорации этого спектакля крайне сложно находиться физически. Говорят, вам пришлось подружиться с машиной?

- Пришлось. Никогда не думал, что у меня партнером будет машина и с ней будет так сложно наладить отношения. Этот куб придумывался во время репетиций, которые проходили в Квебеке. Мы с Робером обсуждали, как всё должно быть, а его команда в это время сооружала разные чудеса. Так вот, к машине я отношусь как к человеку, даже здороваюсь, потому что от этой машины зависит моя жизнь. Ведь всё в спектакле построено на гравитации, естественных законах притяжения. Дверь сама хлопает, и если я случайно уйду на секунду раньше или позже, это будет последний кадр... Все ребята, которые работают в нашей технической части, для меня Гамлеты, потому что у каждого своя задача, и от выполнения ее напрямую зависит мое дальнейшее существование. Поначалу критики писали: «всё ясно, артист Миронов вышел, куб его и сожрал». А сейчас мы с ним партнеры.

- Как происходит перевоплощение из одного шекспировского персонажа в другого/другую?

- Скорее, переключение. Ртутное изменение героя почти в каждой фразе. Это приятная природа, интересное такое впрыгивание... А вот, скажем, у Серебренникова я играл Порфирия Головлева – это настоящий психологический МХАТ, где можно на клеточки разобрать персонажа, до последней подробности, петелька-крючочек... Тоже весьма увлекательно.

- В том спектакле вы стояли на сцене в трогательно спущенных колготках. Тогда как Гамлет облачен в смирительную рубашку.

- Просто потому, что он уже не Гамлет; это творческий человек, который держит свою фантазию в узде. Его темпоритм – это мерцательная аритмия. Он мерцает. Он останавливается в самый неожиданный момент. Когда Лепаж уезжал, я спросил: а дальше что делать? Он ответил: а дальше джаз. Это значит, я могу сам не знаю где.

- Вот подумалось: отчего Лепаж поручил вам исполнять все роли? Может, оттого, что все эти люди – грани одной и той же личности?

- Конечно, все они рождаются из одного человека. Ведь в каждом из нас присутствует женское, мужское, черное, белое... Я недавно играл Достоевского в телевизионном фильме – и, как всегда, обнажил очень много литературы; так вот, среди прочего я открыл, что Достоевский всех героев писал с себя. Включая Мышкина, Рогожина, Настасью Филипповну... Великий писатель Толстой, к примеру, придумывал персонажей. А Достоевский писал только с себя.

- Важна ли для вас роль слова в современном театре? Мне вспоминается, что делают сегодня Кастеллуччи и Боб Уилсон; не та ли это метафизика словесного языка, о которой писал Антонен Арто? «Принудить язык выражать то, что он обыкновенно не выражает; использовать его новым, особым и необычным способом; восстать против языка и его сугубо утилитарных, озабоченных пропитанием истоков...» Вы часто меняете тональность голоса, не говоря уже о «Гамлете», где вы, естественно, претерпеваете множество пластических голосовых перевоплощений.

- Думаю, слово нам пока не мешает. У Уилсона ведь, кроме пластики, которая должна быть до кончика мизинца – помню, как в «Сказках Пушкина», которые он поставил в Театре Наций, мы это отрабатывали: до затекания рук, до мельчайшей тени – важен голос. Мы постоянно делали голосовые упражнения, мы представляли, как смеется старик, как смеется старуха... Эта формула предлагает действительно иные взаимоотношения с голосом, с речью. Где пластика, интонация могут быть оторваны от сути произносимых слов.

- Театр Наций, который вы возглавляете – единственный театр в Москве, где нет постоянной труппы...

- Десять лет назад я создал именно такой театр, какой мне хотелось. Театр Наций – уникальная площадка, которой нет аналогов в мире; театр как институт.  У нас есть основная сцена, экспериментальная малая сцена, мы открыли междисциплинарную третью площадку на Страстном бульваре – «Новое пространство», куда мы имеем возможность приглашать архитекторов, художников, скульпторов, актеров, режиссеров, кинорежиссеров – и на основе синтеза всех искусств создавать потрясающие вещи. Это еще и выставочное пространство, ко всему прочему. Что касается труппы, да, артисты у нас приглашаются на конкретный спектакль, а не ждут годами ролей. И, знаете ли, у нас на контрактах работают 378 (!) артистов. Мы предоставляем сцену молодым режиссерам – это абсолютный старт-ап... Просто мне важно в любой упаковке нести своё. То, что мне хотелось.