Наташа Шер, Флористан, Камерата

В любом моцартовском вступлении – к ре-минорному концерту ли, к «Пражской» ли симфонии – мне мерещится поступь Командора. Вот только за нею следуют островки чистой лирики, что всякий раз сбивает с толку. «Хватит с нас этой романтики!» – как произнес один из оркестрантов посреди повествования «Об этих днях» от лица Цви Авни.

Когда-то опус Авни был струнным квартетом, теперь превратился в пьесу для оркестра – специально для Камераты. Ибо – если уж официально – «Израильская Камерата (Иерусалим)», созданная Авнером Бироном и им же управляемая – один из двух лучших оркестров в наших широтах, сколько раз уже убеждалась.

Хуан Перес Флористан, победитель прошлого конкурса имени Артура Рубинштейна, играл двадцатый моцартовский концерт. Выколдовывал, точнее; при этом звуки, издаваемые роялем, сияли так, что пианиста отчаянно, неодолимо тянуло назвать его сиятельством. С мелодиями утонченный испанец в красных носках (без них никак) обращался свободно и деликатно, легкость левой руки позволяла шептать аккордами любой степени сложности, а педаль Флористан словно укутал теплым светом. Да и зал окутал – каденциями невероятными в первой и третьей частях (показалось bono sensu, что темп в коде Rondo был непривычно скор), раздумчивостью Romanze, где прорастали семена дальнейшей моцартовской музыки, звуком хрупким и нежным. И удивительное слияние солиста и оркестра наблюдалось вовсю (а уж какими тиратами выстреливала Камерата, достойно отдельной тирады).

На бис Флористан столь любовно поглаживал волосы девушки с волосами цвета льна («La fille aux cheveux de lin» Дебюсси), трепетно перебирая пряди, что я устыдилась: отчего ж мне раньше не приходило в голову, что клавиши – это и есть волосы девушки, особенно во второй октаве, со всем этим murmure et en retenant peu а peu.

Но главной была Наташа Шер, первая скрипка и концертмейстер оркестра. Играла она на сей раз барочным смычком – особым, изогнутым дугой. Играла так, что я как-то по-дзенски ощущала, что истина здесь, а не в Дхарамсале какой-нибудь.

Этим смычком Наташа играла – солировала точнее! – в соль-мажорном Концерте для восьми исполнителей Зеленки. Мало кто его слышал, да и об авторе его – Яне Дисмасе Зеленке – почти никто не знает. Между тем это чешский композитор (концерт Камераты, к слову, назывался «Моцарт в Праге») эпохи барокко, несправедливо обиженный историей – и дело не в том даже, что знатоки признают его «богемским Бахом». Дело в том, что никакой он не Бах, а совершенно гениальный композитор со всей своей самостью и своими «зеленкизмами», авангардист своего времени. Бах же, как водится, иные его сочинения копировал, о чем я уже как-то писала опять-таки в связи с Камератой.

Что же до Concerto a 8 Concertanti in G, то сам автор поместил его в сборник под названием «Concerti 6. fatti in fretta / à Praga 1723» (Шесть концертов, написанных на скорую руку в Праге, 1723). Это позволяет нам заключить, что существовало еще пять утерянных концертов, написанных по тому же случаю, вероятно, для торжеств по случаю коронации Карла VI. Сохранившийся же напоминает эксперимент с инструментальными комбинациями, вроде «Бранденбургских концертов» Баха, посланных тем маркграфу Бранденбургскому двумя годами ранее. Звучит концерт для барокко слишком непривычно и современно (кто только не писал, что первый исполнитель трио-сонат Зеленки, немецкий гобоист Хайнц Холлигер называл его музыку «виртуально-экспериментальной музыкой XVII столетия»).

Наташа Шер с гобоем выступали здесь протагонистами; бросалось в глаза, да и в уши, что изогнутый барочный смычок позволяет применять любые штрихи, и что техника игры при этом совершенно иная. К тому же Concerto a 8 Concertanti in G убедил, что музыка Зеленки разворачивается совсем не так прямолинейно, как музыка его современников. Он использует прихотливые ритмы, оживляя задорные диалоги между инструментами, из которых мой слух упорно выбирал один – тот, на котором играла Наташа Шер, по-своему проливая звук, по-своему относясь к причудливым зеленкинским модуляциям и зачастую непредсказуемым прогрессиям. Да и в Моцарте уже с обычным смычком я слышала ее дивную скрипку – и в ре-минорном концерте, и в ре-мажорной 38-й симфонии, которую Авнер Бирон трактовал как смелый, лучезарный, пружинистый шедевр, и оркестр думал так же, и первая его скрипка – особенно.

Наташа Шер входит в любой век не по окраинам, а по магистрали. Что бы ни исполняла она, вы чувствуете за ее смычком, за пределами ее скрипичного звука невероятный словарный запас; оттого такая энергетика в каждой фразе, оттого в каждом штрихе – ее мир.

Всякий раз я вычленяю что-то в своей музыкальной памяти из наташиной игры – и любуюсь. То с той стороны погляжу, то с этой. Любуюсь как цветком, цветиком-семицветиком, где у каждой ноты-лепестка – особый оттенок. Потому что у Наташи Шер – обостренный вкус к музыкальным мгновениям.

Подслушать у музыки ведь не каждому дано.
Музыка у Наташи – абсолютно живая вещь. Вот ведь что важно.