home
Что посмотреть

«Паразиты» Пон Чжун Хо

Нечто столь же прекрасное, что и «Магазинные воришки», только с бо́льшим драйвом. Начинаешь совершенно иначе воспринимать философию бытия (не азиаты мы...) и улавливать запах бедности. «Паразиты» – первый южнокорейский фильм, удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля. Снял шедевр Пон Чжун Хо, в привычном для себя мультижанре, а именно в жанре «пончжунхо». Как всегда, цепляет.

«Синонимы» Надава Лапида

По словам режиссера, почти всё, что происходит в фильме с Йоавом, в том или ином виде случилось с ним самим, когда он после армии приехал в Париж. У Йоава (чей тезка, библейский Йоав был главнокомандующим царя Давида, взявшим Иерусалим) – посттравма и иллюзии, замешанные на мифе о герое Гекторе, защитнике Трои. Видно, таковым он себя и воображает, когда устраивается работать охранником в израильское посольство и когда учит французский в OFII. Но ведь научиться говорить на языке великих философов еще не значит расстаться с собственной идентичностью и стать французом. Сначала надо взять другую крепость – самого себя.

«Frantz» Франсуа Озона

В этой картине сходятся черное и белое (хотя невзначай, того и гляди, вдруг проглянет цветное исподнее), витальное и мортальное, французское и немецкое. Персонажи переходят с одного языка на другой и обратно, зрят природу в цвете от избытка чувств, мерещат невесть откуда воскресших юношей, играющих на скрипке, и вообще чувствуют себя неуютно на этом черно-белом свете. Французы ненавидят немцев, а немцы французов, ибо действие происходит аккурат после Первой мировой. Разрушенный войной комфортный мир сместил систему тоник и доминант, и Франсуа Озон поочередно запускает в наши (д)уши распеваемую народным хором «Марсельезу» и исполняемую оркестром Парижской оперы «Шехерезаду» Римского-Корсакова. На территории мучительного диссонанса, сдобренного не находящим разрешения тристан-аккордом, и обретаются герои фильма. Оттого распутать немецко-французскую головоломку зрителю удается далеко не сразу. 

«Патерсон» Джима Джармуша

В этом фильме всё двоится: стихотворец Патерсон и городишко Патерсон, bus driver и Адам Драйвер, волоокая иранка Лаура и одноименная муза Петрарки, японец Ясудзиро Одзу и японец Масатоси Нагасэ, черно-белые интерьеры и черно-белые капкейки, близнецы и поэты. Да, здесь все немножко поэты, и в этом как раз нет ничего странного. Потому что Джармуш и сам поэт, и фильмы свои он складывает как стихи. Звуковые картины, настоянные на медитации, на многочисленных повторах, на вроде бы рутине, а в действительности – на нарочитой простоте мироздания. Ибо любой поэт, даже если он не поэт, может начать всё с чистого листа.

«Ужасных родителей» Жана Кокто

Необычный для нашего пейзажа режиссер Гади Ролл поставил в Беэр-Шевском театре спектакль о французах, которые говорят быстро, а живут смутно. Проблемы – вечные, старые, как мир: муж охладел к жене, давно и безвозвратно, а она не намерена делить сына с какой-то женщиной, и оттого кончает с собой. Жан Кокто, драматург, поэт, эстет, экспериментатор, был знаком с похожей ситуацией: мать его возлюбленного Жана Маре была столь же эгоистичной.
Сценограф Кинерет Киш нашла правильный и стильный образ спектакля – что-то среднее между офисом, складом, гостиницей, вокзалом; место нигде. Амир Криеф и Шири Голан, уникальный актерский дуэт, уже много раз создававший настроение причастности и глубины в разном материале, достойно отыгрывает смятенный трагифарс. Жан Кокто – в Беэр-Шеве.

Новые сказки для взрослых

Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось все со «Сказки сказок» - пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. Именно в этом сборнике впервые появились прототипы будущих хрестоматийных сказочных героев, и именно по этим сюжетам-самородкам снял свои «Страшные сказки» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Правда, под сюжетной подкладкой ощутимо просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, зато цепляет. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, - короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Отметим также невероятно красивые с пластической точки зрения кадры: оператором выступил поляк Питер Сушицки, явно черпавший вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.
Что послушать

Kutiman Mix the City

Kutiman Mix the City – обалденный интерактивный проект, выросший из звуков города-без-перерыва. Основан он на понимании того, что у каждого города есть свой собственный звук. Израильский музыкант планетарного масштаба Офир Кутель, выступающий под псевдонимом Kutiman, король ютьюбовой толпы, предоставляет всем шанс создать собственный ремикс из звуков Тель-Авива – на вашей собственной клавиатуре. Смикшировать вибрации города-без-перерыва на интерактивной видеоплатформе можно простым нажатием пальца (главное, конечно, попасть в такт). Приступайте.

Видеоархив событий конкурса Рубинштейна

Все события XIV Международного конкурса пианистов имени Артура Рубинштейна - в нашем видеоархиве! Запись выступлений участников в реситалях, запись выступлений финалистов с камерными составами и с двумя оркестрами - здесь.

Альбом песен Ханоха Левина

Люди на редкость талантливые и среди коллег по шоу-бизнесу явно выделяющиеся - Шломи Шабан и Каролина - объединились в тандем. И записали альбом песен на стихи Ханоха Левина «На побегушках у жизни». Любопытно, что язвительные левиновские тексты вдруг зазвучали нежно и трогательно. Грустинка с прищуром, впрочем, сохранилась.
Что почитать

«Год, прожитый по‑библейски» Эя Джея Джейкобса

...где автор на один год изменил свою жизнь: прожил его согласно всем законам Книги книг.

«Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов» Ёко Тавада

Жизнь – это долгое путешествие в вагоне на нижней полке.

Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя уже не беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться.

«Комедию д'искусства» Кристофера Мура

На сей раз муза-матерщинница Кристофера Мура подсела на импрессионистскую тему. В июле 1890 года Винсент Ван Гог отправился в кукурузное поле и выстрелил себе в сердце. Вот тебе и joie de vivre. А все потому, что незадолго до этого стал до жути бояться одного из оттенков синего. Дабы установить причины сказанного, пекарь-художник Люсьен Леззард и бонвиван Тулуз-Лотрек совершают одиссею по богемному миру Парижа на излете XIX столетия.
В романе «Sacré Bleu. Комедия д'искусства» привычное шутовство автора вкупе с псевдодокументальностью изящно растворяется в Священной Сини, подгоняемое собственным муровским напутствием: «Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».

«Пфитц» Эндрю Крами

Шотландец Эндрю Крами начертал на бумаге план столицы воображариума, величайшего града просвещения, лихо доказав, что написанное существует даже при отсутствии реального автора. Ибо «язык есть изощреннейшая из иллюзий, разговор - самая обманчивая форма поведения… а сами мы - измышления, мимолетная мысль в некоем мозгу, жест, вряд ли достойный толкования». Получилась сюрреалистическая притча-лабиринт о несуществующих городах - точнее, существующих лишь на бумаге; об их несуществующих жителях с несуществующими мыслями; о несуществующем безумном писателе с псевдобиографией и его существующих романах; о несуществующих графах, слугах и видимости общения; о великом князе, всё это придумавшем (его, естественно, тоже не существует). Рекомендуется любителям медитативного погружения в небыть.

«Тинтина и тайну литературы» Тома Маккарти

Что такое литературный вымысел и как функционирует сегодня искусство, окруженное прочной медийной сетью? Сей непростой предмет исследует эссе британского писателя-интеллектуала о неунывающем репортере с хохолком. Появился он, если помните, аж в 1929-м - стараниями бельгийского художника Эрже. Неповторимый флёр достоверности вокруг вымысла сделал цикл комиксов «Приключения Тинтина» культовым, а его герой получил прописку в новейшей истории. Так, значит, это литература? Вроде бы да, но ничего нельзя знать доподлинно.

«Неполную, но окончательную историю...» Стивена Фрая

«Неполная, но окончательная история классической музыки» записного британского комика - чтиво, побуждающее мгновенно испустить ноту: совершенную или несовершенную, голосом или на клавишах/струнах - не суть. А затем удариться в запой - книжный запой, вестимо, и испить эту чашу до дна. Перейти вместе с автором от нотного стана к женскому, познать, отчего «Мрачный Соломон сиротливо растит флоксы», а правая рука Рахманинова напоминает динозавра, и прочая. Всё это крайне занятно, так что... почему бы и нет?
Что попробовать

Тайские роти

Истинно райское лакомство - тайские блинчики из слоеного теста с начинкой из банана. Обжаривается блинчик с обеих сторон до золотистости и помещается в теплые кокосовые сливки или в заварной крем (можно использовать крем из сгущенного молока). Подается с пылу, с жару, украшенный сверху ледяным кокосовым сорбе - да подается не абы где, а в сиамском ресторане «Тигровая лилия» (Tiger Lilly) в тель-авивской Сароне.

Шомлойскую галушку

Легендарная шомлойская галушка (somlói galuska) - винтажный ромовый десерт, придуманный, по легенде, простым официантом. Отведать ее можно практически в любом ресторане Будапешта - если повезет. Вопреки обманчиво простому названию, сей кондитерский изыск являет собой нечто крайне сложносочиненное: бисквит темный, бисквит светлый, сливки взбитые, цедра лимонная, цедра апельсиновая, крем заварной (патисьер с ванилью, ммм), шоколад, ягоды, орехи, ром... Что ни слой - то скрытый смысл. Прощай, талия.

Бисквитную пасту Lotus с карамелью

Классическое бельгийское лакомство из невероятного печенья - эталона всех печений в мире. Деликатес со вкусом карамели нужно есть медленно, миниатюрной ложечкой - ибо паста так и тает во рту. Остановиться попросту невозможно. Невзирая на калории.

Шоколад с васаби

Изысканный тандем - горький шоколад и зеленая японская приправа - кому-то может показаться сочетанием несочетаемого. Однако распробовавшие это лакомство считают иначе. Вердикт: правильный десерт для тех, кто любит погорячее. А также для тех, кто недавно перечитывал книгу Джоанн Харрис и пересматривал фильм Жерара Кравчика.

Торт «Саркози»

Как и Париж, десерт имени французского экс-президента явно стоит мессы. Оттого и подают его в ресторане Messa на богемной тель-авивской улице ха-Арбаа. Горько-шоколадное безумие (шоколад, заметим, нескольких сортов - и все отменные) заставляет поверить в то, что Саркози вернется. Не иначе.

Арт-пробег по Брюсселю: Магритт в теле Жоржетт

02.12.2019Лина Гончарская

(Продолжение. О том, что уже было, читайте здесь)

Дабы перейти от Брёйгеля к Магритту, надо миновать Королевскую лестницу музея древнего искусства; некогда по ней ступала лишь нога Леопольда I, а потом и Леопольда II – чтобы никто не мешал монархам любоваться сокровенным (как водится, демократия восторжествовала). Но чего никак не миновать, так это озорства Homo Fabre – персонажа, о котором в сегодняшней Фландрии говорят «наше всё». Современный Рубенс, он же Ян Фабр, облагородил проход обычными для себя жучками-паучками и прочими плотоядными, втиснутыми в прокрустово ложе site-specific art. Куриозитет под названием «Синий час» – затейливое панно, синей шариковой ручкой марки Bic по плексигласу, со специальной подсветкой; на шариковую, впрочем, не похоже: словно кальмар плеснул чернил. Глаза женщины, глаза жука-скарабея, совы и бабочки смотрят на вас с четырех сторон, как бы говоря, что когда сумерки рассеиваются, когда каждая собака воет, когда ночные существа засыпают, а утренние еще не просыпаются, вот тогда-то сливаются энергии темноты и света. Синее – как переход из черного в белое, странное зарождение дня, где женщина – символ начала, сова – символ дьявола, бабочка – символ метаморфозы, а жук – символ самого Фабра.

Синяя ручка, голубая кровь, l'Heure Bleue. У жуков, напоминает Ян Фабр, есть панцирь, защитная оболочка; человек беззащитен. Художнику бы его одеть в хитин, снабдить нафабренными усами, а потом уже сделать бывшее небывшим; так Фабр и поступает – он ведь тоже родом из смеховой культуры фламандского средневековья, и существует в контексте того же карнавала, что и Брёйгель.

Бэд-трип: у Безумного Шляпника

Путь к Магритту лежит через тело Жоржетт. Архитектор-затейник сочинил музей таким образом, что начинается экспозиция вверху, в голове магриттовой жены, и затем постепенно спускается вниз, вдоль ее тела, дабы в конце концов припасть к ее стопам. Что и требовалось доказать, учитывая, что Жоржетт всегда была для Рене тем единственным, что звалось этим именем. Спускаться следует осторожно, дабы не споткнуться о пустое пространство, которое на деле может оказаться скрытым видимым.

       

А еще музей Магритта в Королевских музеях Брюсселя выстроен как игра сознания. Его энигму вам все равно не разгадать, как ни тщитесь; в лучшем случае, доведется увидеть силуэт. Впаянный в тело Жоржетт и освещенный фонарем «Империи света». Магритт, смешение дня и ночи, разных времен года, полностью закрытое окно, которое светится. Магритт, доставший яблоко из сада Гесперид, выкрасивший его зеленой краской и прислонивший к лицу Сына человеческого, дабы скрыть видимое. Художник-противочувствие.

«Эта гладкость, эта манера письма – как тут не вспомнить голландских примитивистов?», – восхищается моя спутница-цветаевед. Оттого ее безмерно радует брошенное мною замечание по поводу первой встреченной под стеклом фотографии Жоржетт, на которой жена и муза – вылитая Цветаева. 

Магритт никогда не оказался бы человеком, который принял жену за шляпу. Даже невзирая на свою страсть к последней – шляпа-котелок, ставшая его иконографической подписью, не раз прятала автора в своей анонимности. Любовь к Жоржетт он питал столь безусловную, что боязно стереть с нее пыльцу неосторожным словесным прикосновением. Все обнаженные женщины, которых рисовал Рене, – это Жоржетт. Муза по профессии. Которая пережила его на многие годы, оставаясь – такой вот ушибленный парадокс – музой.

Они как-то сразу зазвучали в одной тональности: познакомились детьми на ярмарке, потом долго играли на кладбище, прятались за памятниками, в каком-то склепе просидели чуть ли не сутки. Потом потерялись, но Рене не мог забыть эту девочку, и когда приехал учиться в Брюссель, в Академию художеств, они совершенно случайно встретились вновь в Ботаническом саду. И больше никогда не расставались. Консонанс, fusionnel, целотоновая гамма чувств. Вот только детей у них не было, по неясным доселе причинам.

Причины мне как раз ясны: кроме Брёйгеля, никто из известных художников Фландрии не был обременен потомством. Ну и детская травма, опять же. У мальчика Рене мать-модистка покончила с собой, бросилась в реку Самбр. Тело ее было найдено только через семнадцать дней. И мальчик с невыносимым характером, который мучил животных, сущий enfant terrible, с того самого момента загнал внутрь все свои страсти и стал мальчиком-моделью. Соблазн психоаналитиков очевиден: вот, дескать, откуда это скрытое видимое в его работах. Сам же Магритт воспринимал попытки психоанализа собственных картин в штыки и неофрейдистов ненавидел, называя их шпионами за душой и мозгом человека. Будучи закрытым от других на все ставни и засовы, он очень неохотно давал интервью и столь же неохотно давал объяснения своим работам. Так что любые попытки привязать названия его картин к тому, что на них изображено, сродни лечению абсурда настойкой из барокко.

     

     

В голове Жоржетт роится целая стая интеллектуалов: черно-белые фотографии близких друзей Магритта, которые собирались у него на пятиметровой кухне и затевали бесконечные игры. А вот и одна из них: берется его знаменитая шляпа, в нее бросаются свернутые бумажки со всякими дурацкими фразами типа голубь вылетел из окна, чудесный вечер, мрачная картина, угрожающее небо и т.д. Потом наобум выбирается записка и прикладывается к новой картине. Именно так появлялись названия магриттовых работ – в насмешку над будущим зрителем, над психоанализом и над тем, что его пытаются разгадать.

В воздухе в то время витал кубизм; Магритт тоже подхватил этот вирус, и носился с ним до той самой поры, пока не случилась его первая встреча с сюрреализмом – де Кирико. 1924 год, переворот в сознании, Рене, опомнившись, итожит: кубисты думают над тем, как писать; сюрреалисты – над тем, о чем писать. Вокруг него образуется группа бельгийских сюрреалистов, которые, в отличие от французских, присягают на верность сугубо фигуративной живописи и отвергают автоматизм. Группа Магритта – ученые, писатели, поэты, художники, журналисты, юристы – чем не «Общество безумного чаепития» во главе с Безумным Шляпником? – дерзка и своеобычна, оттого из Парижа к ним наведываются Поль Элюар и Андре Бретон для разборок и диспутов. Рене же отстаивает свое: живопись, не являющаяся фигуративной, это литература, которая пишется без букв, это школа, в которой не преподают.

Человек, стоящий к зрителю задом и к зеркалу передом, видит лишь затылок своего двойника, повернувшегося к нему спиной. Потому что у отражения – те же права.

В верхней части тела Жоржетт – работы тех, кто окружал Магритта, Хуана Миро и Макса Эрнста, Виктора Серванкса и еще совсем молодого Дали. Магриттов любимец Фантомас, скрывающий лицо за маской; влюбленные и прочие с лицами, покрытыми тканью. Вот тут уж не избежать параллелей с той давней трагедией: известно, что когда мать его была найдена, ее платье было наброшено на лицо. Далее – фетиши: тромбон, чемодан, ключ, бубенцы на конской сбруе. На чердаке его домика был целый склад таких вещей, которые постоянно появляются в его работах.

На груди Жоржетт – декольте ее на этих словах выпрямляется во весь рост и розовеет от двусмысленности – слово и воображение затеяли игру в прятки. Я не вижу женщины, скрывающейся в лесу, пишет Магритт на коллаже 1929 года. Точнее, слова femme он не пишет, а изображает фемину, подменяя тем самым изреченное изображенным.

      

Язык – ловушка. Изображение и текст перебивают друг друга, споря о том, кто из них реальнее.

Почему у натурщиков на его фотографиях закрыты глаза? Потому что человек должен смотреть внутрь себя; то, что снаружи, мы уже видели, полагает Магритт; теперь мы должны закрыть глаза, переварить всё это, позволить сюрреализму восторжествовать над реализмом – ведь это и есть наш внутренний мир.

В животе Жоржетт вместо бабочек порхает птица, через которую пролетает небо – когда-то так выглядел герб бельгийской авиакомпании «Сабена». Денег семье катастрофически не хватает: Рене подрабатывает на обойной фабрике, рисует обои, оформляет витрины для модисток, иллюстрирует афиши, обложки для нотных сборников брата-композитора. Превращает малюсенький сарайчик в своем саду в миниатюрное печатное издательство. Называет всё это дурацкими работами, состряпанными для того, чтобы выжить.

      

Говорил он смешным скрипучим голосом со специфическим валлонским акцентом. Однажды рассказывал про преподавателя в Академии художеств: (голос Магритта раздается откуда-то из чрева Жоржетт, а может, из поджелудочной железы): это был классический такой профессор, и он учил рисовать, что в общем-то неплохо для художника – уметь рисовать. Потому что если художник не умеет рисовать, он похож на писателя, который пишет книги, не зная алфавита и не ведая грамматики. 

Птицы, состоящие из облаков и деревьев, летят к нему днем по ночному небу, соединяя вокруг и внутри; то ли уже рано, то ли еще поздно. Они присядут на его полотна во время оккупации: три яйца в гнезде – три брата, Рене, Раймон и Поль, и улетевшая птица-мать. Он и сам окажется вдруг на юге Франции, а Жоржетт останется в Бельгии, но он не может без нее, он ею дышит, поскольку любовь вовсе не огонь, говорил Розанов, любовь – воздух, без нее – нет дыхания. И Магритт возвращается в оккупированную Бельгию, где на его картинах появляются птицы с корнями, которые не могут улететь, птицы, вросшие в землю.

Тогда же, в начале сороковых, начинается его импрессионизм: сюрреализм, залитый солнцем – le surréalisme en plein soleil. Взрыв красок, пуще всех критикуемый Бретоном и магриттовым американским импресарио, сам Рене назвал «периодом Ренуара», признавшись в своем желании выразить очарование мира, когда вокруг все так плохо. «Я живу в очень неприятном мире, и мои работы означают контрнаступление». 

По окончании войны он ненадолго вступает в коммунистическую партию, рисует плакаты для рабочих и для объединения бельгийских текстильщиков, попутно увлекается Шехерезадой. Скандалит с Бретоном, которому не понравился крестик на шее Жоржетт – хотя мы уже где-то в области малого таза. В общем, с французами у него как-то не сразу сложилось. Оттого, получив предложение из парижской галереи провести его персональную выставку, Рене решает плюнуть в лицо всему Парижу. И создает за очень короткий срок серию невообразимых, чудовищных работ; что ни шедевр, то абсолютная бессмыслица. Называет этот период vache – «коровий период» – и отправляет сии карикатуры на première exposition personnelle 1948 года. Voilà.

        

 

В ногах у Жоржетт пристроились объекты, перерождающиеся один в другой. То, что раньше врастало, теперь вырастает; скала-орел, луна в разные стороны. На дворе шестидесятые, американский галерист заказывает Магритту его же собственные работы, переписанные гуашью. И он, окончательно устав от финансового неблагополучия, начинает себя тиражировать.

Поскольку я стремился заставить привычные вещи шокировать, мне обязательно надо было разрушить тот порядок, в котором обычно изображаются вещи. Знакомые по лицам и стенам домов складки, на мой взгляд, производили большее впечатление на небе; деревянные ножки стола теряли свою непорочность, представляясь огромными и стоящими посреди леса; парящая над городом женщина заменяла ангелов, которые мне никогда не являлись; мне казалось интересным изучить нижнее белье Девы Марии, и в этом новом свете я ее и изобразил.

Изящная ступня Жоржетт мало напоминает черную магию, разве что Маргариту наедине с летящей над нею и слева луною; однако где-то между мизинцем и большим пальцем музы Магритта притаилась La magie noire, вариации на тему «обнаженная фигура, расположенная перед идиллическим пейзажем». Жоржетт походит здесь на идеализированную античную скульптуру, и Рене считает своим долгом пояснить: «акт черной магии превращает женскую плоть в небо».

Вроде бы плоть, но на самом деле воздух, видимая пустота. Есть небо, ciel, и есть его осколок. Есть складки на небесном лице, похожие на невысказанные мысли. Это не женщина, это не яблоко, это не трубка, это вероломство образов. Может, и мира этого нет, а есть мыр, ничто, как человек без органов у Хармса, прилипший душой-пузырем к безвидным поверхностям Хлебникова.

На последней работе Магритта звезды выписывают закодированную надпись. По преданию, когда он писал эту работу, к нему пришел журналист, и художник спросил его, что тот видит на картине. Журналист сказал: я вижу растущий полумесяц, просвечивающий сквозь деревья. Ах так! – воодушевился Магритт. – Я вовсе не это имел в виду! И тут же дорисовал полумесяц на деревьях; чтобы он оказался перед, а не за. А потом нарисовал полную луну.

(Продолжение следует)

Фото автора

Автор выражает особую благодарность Visit Flanders за восхитительные впечатления

© Lina Goncharsky
© L.G.Art Video


  КОЛЛЕГИ  РЕКОМЕНДУЮТ
  КОЛЛЕКЦИОНЕРАМ
Элишева Несис.
«Стервозное танго»
ГЛАВНАЯ   О ПРОЕКТЕ   УСТАВ   ПРАВОВАЯ ИНФОРМАЦИЯ   РЕКЛАМА   СВЯЗАТЬСЯ С НАМИ  
® Culbyt.com
© L.G. Art Video 2013-2024
Все права защищены.
Любое использование материалов допускается только с письменного разрешения редакции.
programming by Robertson