Нечто столь же прекрасное, что и «Магазинные воришки», только с бо́льшим драйвом. Начинаешь совершенно иначе воспринимать философию бытия (не азиаты мы...) и улавливать запах бедности.
«Паразиты» – первый южнокорейский фильм, удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля. Снял шедевр Пон Чжун Хо, в привычном для себя мультижанре, а именно в жанре «пончжунхо». Как всегда, цепляет.
«Синонимы» Надава Лапида
По словам режиссера, почти всё, что происходит в фильме с Йоавом, в том или ином виде случилось с ним самим, когда он после армии приехал в Париж. У Йоава (чей тезка, библейский Йоав был главнокомандующим царя Давида, взявшим Иерусалим) – посттравма и иллюзии, замешанные на мифе о герое Гекторе, защитнике Трои. Видно, таковым он себя и воображает, когда устраивается работать охранником в израильское посольство и когда учит французский в OFII. Но ведь научиться говорить на языке великих философов еще не значит расстаться с собственной идентичностью и стать французом. Сначала надо взять другую крепость – самого себя.
«Frantz» Франсуа Озона
В этой картине сходятся черное и белое (хотя невзначай, того и гляди, вдруг проглянет цветное исподнее), витальное и мортальное, французское и немецкое. Персонажи переходят с одного языка на другой и обратно, зрят природу в цвете от избытка чувств, мерещат невесть откуда воскресших юношей, играющих на скрипке, и вообще чувствуют себя неуютно на этом черно-белом свете. Французы ненавидят немцев, а немцы французов, ибо действие происходит аккурат после Первой мировой. Разрушенный войной комфортный мир сместил систему тоник и доминант, и Франсуа Озон поочередно запускает в наши (д)уши распеваемую народным хором «Марсельезу» и исполняемую оркестром Парижской оперы «Шехерезаду» Римского-Корсакова. На территории мучительного диссонанса, сдобренного не находящим разрешения тристан-аккордом, и обретаются герои фильма. Оттого распутать немецко-французскую головоломку зрителю удается далеко не сразу.
«Патерсон» Джима Джармуша
В этом фильме всё двоится: стихотворец Патерсон и городишко Патерсон, bus driver и Адам Драйвер, волоокая иранка Лаура и одноименная муза Петрарки, японец Ясудзиро Одзу и японец Масатоси Нагасэ, черно-белые интерьеры и черно-белые капкейки, близнецы и поэты. Да, здесь все немножко поэты, и в этом как раз нет ничего странного. Потому что Джармуш и сам поэт, и фильмы свои он складывает как стихи. Звуковые картины, настоянные на медитации, на многочисленных повторах, на вроде бы рутине, а в действительности – на нарочитой простоте мироздания. Ибо любой поэт, даже если он не поэт, может начать всё с чистого листа.
«Ужасных родителей» Жана Кокто
Необычный для нашего пейзажа режиссер Гади Ролл поставил в Беэр-Шевском театре спектакль о французах, которые говорят быстро, а живут смутно. Проблемы – вечные, старые, как мир: муж охладел к жене, давно и безвозвратно, а она не намерена делить сына с какой-то женщиной, и оттого кончает с собой. Жан Кокто, драматург, поэт, эстет, экспериментатор, был знаком с похожей ситуацией: мать его возлюбленного Жана Маре была столь же эгоистичной.
Сценограф Кинерет Киш нашла правильный и стильный образ спектакля – что-то среднее между офисом, складом, гостиницей, вокзалом; местонигде. Амир Криеф и Шири Голан, уникальный актерский дуэт, уже много раз создававший настроение причастности и глубины в разном материале, достойно отыгрывает смятенный трагифарс. Жан Кокто – в Беэр-Шеве.
Новые сказки для взрослых
Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось все со «Сказки сказок» - пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. Именно в этом сборнике впервые появились прототипы будущих хрестоматийных сказочных героев, и именно по этим сюжетам-самородкам снял свои «Страшные сказки» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Правда, под сюжетной подкладкой ощутимо просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, зато цепляет. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, - короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Отметим также невероятно красивые с пластической точки зрения кадры: оператором выступил поляк Питер Сушицки, явно черпавший вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.
Что послушать
Kutiman Mix the City
Kutiman Mix the City – обалденный интерактивный проект, выросший из звуков города-без-перерыва. Основан он на понимании того, что у каждого города есть свой собственный звук. Израильский музыкант планетарного масштаба Офир Кутель, выступающий под псевдонимом Kutiman, король ютьюбовой толпы, предоставляет всем шанс создать собственный ремикс из звуков Тель-Авива – на вашей собственной клавиатуре. Смикшировать вибрации города-без-перерыва на интерактивной видеоплатформе можно простым нажатием пальца (главное, конечно, попасть в такт). Приступайте.
Видеоархив событий конкурса Рубинштейна
Все события XIV Международного конкурса пианистов имени Артура Рубинштейна - в нашем видеоархиве! Запись выступлений участников в реситалях, запись выступлений финалистов с камерными составами и с двумя оркестрами - здесь.
Альбом песен Ханоха Левина
Люди на редкость талантливые и среди коллег по шоу-бизнесу явно выделяющиеся - Шломи Шабан и Каролина - объединились в тандем. И записали альбом песен на стихи Ханоха Левина «На побегушках у жизни». Любопытно, что язвительные левиновские тексты вдруг зазвучали нежно и трогательно. Грустинка с прищуром, впрочем, сохранилась.
Что почитать
«Год, прожитый по‑библейски» Эя Джея Джейкобса
...где автор на один год изменил свою жизнь: прожил его согласно всем законам Книги книг.
Жизнь – это долгое путешествие в вагоне на нижней полке.
Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя уже не беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться.
«Комедию д'искусства» Кристофера Мура
На сей раз муза-матерщинница Кристофера Мура подсела на импрессионистскую тему. В июле 1890 года Винсент Ван Гог отправился в кукурузное поле и выстрелил себе в сердце. Вот тебе и joie de vivre. А все потому, что незадолго до этого стал до жути бояться одного из оттенков синего. Дабы установить причины сказанного, пекарь-художник Люсьен Леззард и бонвиван Тулуз-Лотрек совершают одиссею по богемному миру Парижа на излете XIX столетия.
В романе «Sacré Bleu. Комедия д'искусства» привычное шутовство автора вкупе с псевдодокументальностью изящно растворяется в Священной Сини, подгоняемое собственным муровским напутствием: «Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».
«Пфитц» Эндрю Крами
Шотландец Эндрю Крами начертал на бумаге план столицы воображариума, величайшего града просвещения, лихо доказав, что написанное существует даже при отсутствии реального автора. Ибо «язык есть изощреннейшая из иллюзий, разговор - самая обманчивая форма поведения… а сами мы - измышления, мимолетная мысль в некоем мозгу, жест, вряд ли достойный толкования». Получилась сюрреалистическая притча-лабиринт о несуществующих городах - точнее, существующих лишь на бумаге; об их несуществующих жителях с несуществующими мыслями; о несуществующем безумном писателе с псевдобиографией и его существующих романах; о несуществующих графах, слугах и видимости общения; о великом князе, всё это придумавшем (его, естественно, тоже не существует). Рекомендуется любителям медитативного погружения в небыть.
«Тинтина и тайну литературы» Тома Маккарти
Что такое литературный вымысел и как функционирует сегодня искусство, окруженное прочной медийной сетью? Сей непростой предмет исследует эссе британского писателя-интеллектуала о неунывающем репортере с хохолком. Появился он, если помните, аж в 1929-м - стараниями бельгийского художника Эрже. Неповторимый флёр достоверности вокруг вымысла сделал цикл комиксов «Приключения Тинтина» культовым, а его герой получил прописку в новейшей истории. Так, значит, это литература? Вроде бы да, но ничего нельзя знать доподлинно.
«Неполную, но окончательную историю...» Стивена Фрая
«Неполная, но окончательная история классической музыки» записного британского комика - чтиво, побуждающее мгновенно испустить ноту: совершенную или несовершенную, голосом или на клавишах/струнах - не суть. А затем удариться в запой - книжный запой, вестимо, и испить эту чашу до дна. Перейти вместе с автором от нотного стана к женскому, познать, отчего «Мрачный Соломон сиротливо растит флоксы», а правая рука Рахманинова напоминает динозавра, и прочая. Всё это крайне занятно, так что... почему бы и нет?
Что попробовать
Тайские роти
Истинно райское лакомство - тайские блинчики из слоеного теста с начинкой из банана. Обжаривается блинчик с обеих сторон до золотистости и помещается в теплые кокосовые сливки или в заварной крем (можно использовать крем из сгущенного молока). Подается с пылу, с жару, украшенный сверху ледяным кокосовым сорбе - да подается не абы где, а в сиамском ресторане «Тигровая лилия» (Tiger Lilly) в тель-авивской Сароне.
Шомлойскую галушку
Легендарная шомлойская галушка (somlói galuska) - винтажный ромовый десерт, придуманный, по легенде, простым официантом. Отведать ее можно практически в любом ресторане Будапешта - если повезет. Вопреки обманчиво простому названию, сей кондитерский изыск являет собой нечто крайне сложносочиненное: бисквит темный, бисквит светлый, сливки взбитые, цедра лимонная, цедра апельсиновая, крем заварной (патисьер с ванилью, ммм), шоколад, ягоды, орехи, ром... Что ни слой - то скрытый смысл. Прощай, талия.
Бисквитную пасту Lotus с карамелью
Классическое бельгийское лакомство из невероятного печенья - эталона всех печений в мире. Деликатес со вкусом карамели нужно есть медленно, миниатюрной ложечкой - ибо паста так и тает во рту. Остановиться попросту невозможно. Невзирая на калории.
Шоколад с васаби
Изысканный тандем - горький шоколад и зеленая японская приправа - кому-то может показаться сочетанием несочетаемого. Однако распробовавшие это лакомство считают иначе. Вердикт: правильный десерт для тех, кто любит погорячее. А также для тех, кто недавно перечитывал книгу Джоанн Харрис и пересматривал фильм Жерара Кравчика.
Торт «Саркози»
Как и Париж, десерт имени французского экс-президента явно стоит мессы. Оттого и подают его в ресторане Messa на богемной тель-авивской улице ха-Арбаа. Горько-шоколадное безумие (шоколад, заметим, нескольких сортов - и все отменные) заставляет поверить в то, что Саркози вернется. Не иначе.
«Мир теперь находит менее утомительным быть злым, чем добрым», писал Пьетро Аретино, плодовитейший юноша Позднего Ренессанса, автор книг непристойнейших и язвительных – и, как видно, пророческих.
А мы опять удаляемся извне во внутреннее, в самую музыкальную утробу. Туда, в другую жизнь, когда в довоенном Рамат-Авиве проходил фестиваль early music Абу-Гош.
Здесь самостоятельно создавали традицию, обращаясь к оригинальным манускриптам; здесь заново отстраивали Карфаген, где когда-то обитали троянцы (столь румяного, исходящего соками прочтения «Дидоны и Энея» мир еще не слышал – ну вот, опять вздрагиваю при слове «мир»); и вообще казалось, будто недоверчивая Богородица вдруг сняла свое черное платье, чтобы обнажить праздничное.
Mezzanotte – момент, когда время приостанавливается. На часах – полночь, что сама по себе цезура; сакральность превышает температуру за окном, аутентичный фасад занавешен свингом и драйвом. Андрес Мустонен, не отрицая личной связи со старинной музыкой, предлагает джазовую версию «Гольдберг-вариаций»: ударные, контрабас, гитара и скрипка. На последней он сам, отвечающий за классику, остальные – за джаз. У Мустонена пламенеет готика, ударник Танел Рубен играет вроде на барабанах, но на самом деле на чем-то молоточковом, будто сидит в недрах клавесина.
Признанный специалист в области средневековья и барокко, Мустонен любую архаику исполняет как новую музыку, только что написанную персонально для него. Он напрочь отрицает HIP (исторически информированное исполнительство), резонно замечая, что нам неоткуда знать, как играли 300 лет назад – трактатам маэстро не очень доверяет. И еще он утверждает, что в ноты нужно вставлять самое себя.
Помимо in propria persona, Мустонен вставил в ноты танцовщицу Нирит Рехави, которая сплетала движения с оджазованным Бахом. И концерт выходил за свои пределы, за пределы концерта, не нарушая при этом никаких природных законов. Законов Б-га, законов Баха – того ведь не раз называли первым джазменом, учитывая импровизационный элемент как неотъемлемую часть его композиций. В музыке Баха, полагает Мустонен, спрятан ключ к свободе.
Хотя нога Иоганна Себастьяна Баха никогда не ступала на французскую землю, общеизвестно, что французская музыка оказала большое влияние на стиль его письма. Восхитительная francité коснулась бахова слуха и сердца – и как-то ненавязчиво просочилась в его сочинения. Этому элегантному стилю, который вольно путешествовал между Лейпцигом и Парижем, была посвящена девичья программа «Бах в Версале». Прелестная троица под названием Musica Ascensia Ensemble демонстрировала три источника, три составных части французскости: вкус (goût), грацию (grâce), шарм (charme). От величайших арий Баха для сопрано и аутентичного инструментального ансамбля (chembalo, viola da gamba & cello, baroque flute) до французского барокко и кантаты «Арион» Андре Кампра, соединяющей любовь к Богу, природе и музыке.
Музыка всегда внушает, а не диктует по слогам; ее сакральное тело натянуто струной, за которой – вечность. Струна в данном случае – не скрипичная, альтовая: в оркестре Мирны Герцог частенько обходятся без скрипок. Руки у Мирны – как крылья, и сама она напоминает диковинную птицу, невесть как залетевшую в наши широты. Да прихватившую с собой музыку Бразилии – дивную «Пастушью мессу» чернокожего композитора Нуньеса Гарсии, «Внушительное Credo», написанное императором Педро I, мечтательную «Бахиану № 5» Вилла-Лобоса. С ее ансамблем Phoenix отрадно было петь хором знаменитую рыбацкую песню Доривала Кайми (друга Мирны) и танцевать лунду, без которого не случилось бы самбы.
Мирна лихо управлялась со временем, приказывала ему идти медленнее или быстрее, а то и вовсе его отменяла.Оркестровое дерево ветвилось барочными и классическими инструментами, continuo органиста Гая Пардо внушало уважение, сопрано Моники Шварц – благоговение, а в нежном говоре кудесницы-кларнетистки Гили Ринот скрывалось что-то от малолетней деликвенточки Лолиты (несмотря на прямоту и симпатичность).
Для Дидоны, царицы Карфагена, весь мир кончался краем его, Энея, греческой туники. Для тех, кому случилось оказаться на фестивальной премьере «Дидоны и Энея», мир не кончался вообще – мы лишь дивились тому, как ускорился ленивый метаболизм пёрселловской музыки.
Каждая деталь действа оказывала знаки доверия авторскому тексту, звуковые комментарии гармонировали с литературной грацией либретто (опера звучала на староанглийском). Тут как раз вспомнилось, что Пёрселл грешил постмодернизмом – недаром жил он в эпоху, когда в композиторской среде модно было заимствовать друг у друга; скажем, «Триумфальный танец» явно напоминает чакону Люлли из оперы «Кадм и Гермиона», прием хора-эхо – реверанс «Психее» Локка, а хоровое «Хо-хо-хо» указывает опять-таки на благосклонность Пёрселла к музыке Люлли, на сей раз к ансамблю чародеев из комедии-балета «Комическая пастораль».
За исторически информированное исполнительство отвечал израильский оркестр барочной музыки «Barrocade», играющий частично на изготовленных самими же участниками инструментах – виолах да гамба и д’амур, виолоне, лютне, псалтерионе, теорбе, барочной гитаре, деревянных гобоях, нехроматической трубе. Для современного уха «натуральная» медь кажется поначалу интонационно неточной, но вскоре вы осознаете всю ее прелесть. Пожалуй, даже нерафинированные эстеты оценят и мастерски отыгранное изобилие мелизматики во всех оркестровых голосах, и идеально переданную звукоизобразительность, в особенности завывание ветра в сцене бури. Да, заправлял всем бас Яир Полищук, он же дирижер, он же черт, дух, хохотух. (В оригинале – Колдунья, которую поет обычно то контральто, то контратенор, а то и бас, как сейчас.) Дидону пела Тамара Навот – величайшее меццо, уж поверьте, да к тому же красы необычайной; и служанка ее Белинда – пела ее Том Бен-Ишай, обладательница голоса чувственного, слегка темноватого – тоже выглядела на удивление опытной и тонкой мастерицей барочного вокала. Ну и прочим без исключения оказались внятны и английское оперное барокко, и эмоциональные формулы барокко итальянского.
«Драма – это сновидение, которым дирижируют», говорил Поль Клодель (сильнее всех, пожалуй, понимавший, что мы тут временно, в этом mondе-ci). Нас вовлекали в некий общий сон, некую игру – в бисер, конечно. Мы становились карассом, единой группой людей, укачиваемых в колыбели для кошки; а далее сон разворачивался в каждом так, как тому нравилось.