Самый молодой музейный директор в истории Израиля Джошуа Саймон – марксист, коммунист, революционер, поэт, бунтарь, аристократ, пролетарий, интеллектуал, транссеттер etc. К тому же выдающийся борец с истеблишментом, гаджетами и буржуазными излишествами. Так что если вас интересует, как выглядит тель-авивский дендизм в его благородной эстетической ипостаси, взгляните на Джошуа. Уайльд наверняка заметил бы, что «в нем обнаруживается философ, скрытый под внешностью денди». Это когда внутренний строй личности важнее, чем внешний. И когда этот внутренний строй диктует слегка маргинальный кодекс поведения, а его носитель пытается быть одной крови с самой разномастной публикой. Носитель, к слову, носит «антибуржуазное» тело, чаще всего прикрытое одеждой разночинца, и нарочито неказистый телефон – он ведь презирает гаджеты.
Джошуа Саймон выпускает поэтический альманах «Ma'ayan» («Источник»), в первом же номере которого был опубликован автобиографический текст под названием «The Prince» («Принц»), исследующий его жизнь и взгляды на мир от А до Я. Написал две книги, «Неоматериализм» и «Соединенные Штаты Палестина-Израиль». Снял несколько фильмов, в том числе мокьюментари «Радикалы», где зафиксировал группу вооруженных аэрозольными баллончиками молодых людей, распыляющих на Стену Плача слово jerUSAlem. Частенько отправляется вплавь по волнам своей памяти – ибо эта память заслуживает того, чтобы стать коллективной. Ратует за неокончательность выводов и свято верит в победу коммунизма.
Четыре года назад Джошуа, он же Иешуа (как водится, в возрасте 33 лет) был назначен директором и главным куратором бат-ямских музеев MoBY. С той поры искусство в Бат-Яме враз обрусело – на первой же выставке художников восточного блока «Культ карго» внешние стены MoBY покрылись кириллицей, а на форзаце книжки-каталога чья-то типографская рука залихватски начертала «Старому другу на добрую-добрую память». Этим дело не ограничилось: главный хранитель музея создал некий формат, который то и дело клонится в русскую сторону. К примеру, сейчас там проходит выставка «Дети хотят коммунизма».
- Джошуа, откуда у вас такая любовь к русскому искусству?
- Скорее, это любовь к русскому коммунизму. Меня крайне занимает всё, что происходило в Советском Союзе, и еще более занимает то, что могло произойти. Иначе, меня интересуют альтернативные пути построения и развития коммунистического общества – пусть даже в отдельно взятой стране. Ведь и у Троцкого, пророка коммунизма, и у Александры Коллонтай, идеолога «свободной любви», были идеи, которые так и не осуществились.
Что же касается русского искусства, то с ним бат-ямский MoBY связан самым непосредственным образом: мы располагаем прекрасной коллекцией Иссахара-Бер Рыбака, художника киевской «Культур-Лиги» и одного из главных идеологов этого объединения (вторым был Борис Аронсон). Напомню, что речь идет о десятых годах прошлого столетия, и что Рыбак был истинным революционером, жаждавшим создать новое еврейское искусство. А может, и создавшим его в своих детских иллюстрациях – таким вот радикальным способом. После разгона культур-лиговцев Рыбак переехал в Берлин, потом в Париж, стал еврейским сюрреалистом, но главное заключается в том, что вдове художника удалось сохранить его работы во время нацистской оккупации. После войны она переехала в Израиль, и в 1962 году передала картины супруга специально созданному музею «Бейт Рыбак», «Дом Рыбака» – ныне это один из трех подведомственных мне бат-ямских музеев. Кстати, «Бейт Рыбак», как и музей современного искусства MoBY, находится в квартале Рамат-Йосеф, где 50% населения составляют русскоязычные жители.
- А в вашей личной генеалогии не наблюдается русских корней?
- Увы, среди моих предков нет выходцев из Российской империи или из Советского Союза. По отцовской линии (мой отец родился в Иерусалиме в 1913 году) я потомственный житель Ближнего Востока аж в 17-м поколении. К примеру, мой дед со стороны отца продавал земельные участки, но проиграл все свои деньги в Александрии – он был азартным игроком. Мой дядя был послом в Египте, другой дядя торговал антиквариатом в близлежащих странах. А дед и бабка со стороны матери пережили Холокост, ее дед был главным раввином Чехословакии. Однако душой я, очевидно, родом из России, ибо мне до чертиков хочется знать, что там происходило, особенно в 20 веке. И прежде всего мне хочется осмыслить дуализм, который существовал в Советском Союзе – ведь там было много замечательных вещей и было много плохого. Видимо, советские вожди считали, что для того, чтобы сделать что-то хорошее, надо прежде сделать что-то плохое. В этой связи вспоминается парижская речь Брехта 1935 года, где он заметил: «Нужно обладать мужеством, чтобы сказать – вы побеждены не потому, что защищали доброе дело, а потому, что оказались слабыми». Многие люди в Советском Союзе утратили способность видеть иную реальность – не исключено, что именно оттого коммунизма там так и не случилось. Я же считаю, что главное – увидеть горизонт. Горизонт коммунизма. Помните, как в книге Берешит? «И создал Всесильный пространство, и разделил между водою, которая под пространством, и между водою, которая над пространством; и стало так». Бог разделил небо и море, появился горизонт – и, соответственно, перспектива. А когда есть перспектива, есть возможность делать какие-то вещи. С другой стороны, с коммунистического горизонта можно взглянуть и на вещи, происходящие сегодня.
- О, это супертема: Ветхий Завет как один из источников, из составных частей коммунизма. Надо будеть осмыслить на досуге... То есть вы – целиком и полностью за коммунизм?
- Безусловно! У меня была группа школьников, с которой я занимался (их родители репатриировались из Советского Союза), и однажды я сказал им: отправляйтесь домой и спросите у родителей, что было в Советском Союзе хорошего. Они вернулись и исписали всю доску – греющими душу воспоминаниями о бесплатном образовании и жилье, бесплатных кружках и бесплатном медицинском обслуживании, отдыхе в санаториях и декретном отпуске... Коммунистическая перспектива позволяет понять многие вещи и оценить их под новым углом зрения. Можно иронизировать по этому поводу, но когда ты начинаешь вдумываться, ты понимаешь, что коммунизм нельзя не любить. Я, к примеру, верю в коммунизм и считаю себя его частью.
- Насколько мне известно, вы еще и марксист?
- Определенно. Я приветствую любые виды борьбы за освобождение, включая рок-н-ролл, феминизм, солидарность трудящихся, права человека, права секс-меньшинств – все они, так или иначе, конвертируются в борьбу за равноправие. И, с другой стороны, пытаются приноровиться к требованиям рынка. Сегодня тот же феминизм, к примеру, превратился из теории в насущную необходимость: если когда-то семье хватало заработка мужа/отца, сегодня женщине необходимо работать, иначе семье не прожить. Так что женщины неизбежно вышли на рынок труда – в связи с переизбытком дешевых товаров из бывших колоний и эрозией заработной платы. То же самое – с белой американской молодежью и рок-н-роллом, с черными в Америке и прочая. Всё это легко понять, если внимательно вчитаться в труды Маркса и Энгельса. Так что да, я коммунист и марксист.
- Десять лет назад вас называли «принцем тель-авивской богемы», вы курировали модные выставки в модных галереях. И были снобом, наверное… Каким образом вы – тель-авивец – смогли уместить в небольшой «периферийный» музей все свои планы? Ведь по сравнению с городом-без-перерыва Бат-Ям – сонное царство.
- Да, но не забывайте, что MoBY – это прежде всего музей современного искусства, и он фигурирует на разных художественных картах. На самой абстрактной карте мы – часть мира искусства, которое может быть выставлено в любом музее мира. К примеру, нынешняя выставка, «Дети хотят коммунизма», будет экспонироваться в Киеве, Любляне, Праге, Варшаве, Афинах. С другой стороны, музей действительно расположен в спальном районе Рамат-Йосеф в городе под названием Бат-Ям. Однако я люблю приводить такой пример: на улице Саламе, 60 в Тель-Авиве находится филиал Академии искусств и дизайна «Бецалель». И оттуда до Тель-Авивского музея искусств точно такое же расстояние, как до бат-ямского музея MoBY! Те же шесть километров. А на общественном транспорте сюда можно даже быстрее добраться. Так что с физической точки зрения местоположение музея – не такая уж периферия. Хотя, когда мы пытаемся выставлять слишком уж концептуальные вещи, население района смотрит на нас свысока: вы нам покажите тех, кто умеет рисовать! У каждой группы населения – свои стандарты, свои представления относительно того, что такое искусство. Поэтому нам приходится сопровождать подробными комментариями экспонаты концептуальных выставок, дабы никто – ни зритель, ни мы, кураторы – не испытывали чувства неполноценности. Вы можете подумать, что все эти пояснительные тексты – не что иное как кураторские костыли, но я возражу: нет, это акт гуманизма.
- Этимология слова «куратор» довольно любопытна, оно происходит от латинского слова «кураре», что означает «заботиться». В римские времена это подразумевало заботу о банях, в средневековье – заботу священника о заблудших душах, и только в 18 веке начало означать присмотр за коллекциями произведений искусства и артефактами. Что входит в это понятие сегодня?
- Кураторство в моем понимании – это совсем не развешивание картин на музейных стенах. Это лаборатория идей. Это междисциплинарные проекты, включающие лекции, кинопоказы, работу с молодежью и так далее. Это создание некой теплицы, где прорастает что-то новое, где что-то рождается, а не умирает, как в большинстве музеев, которые давно превратились в кладбища культуры. Или, в лучшем случае, в сборище артефактов, каждый из которых является прежде всего материальной ценностью, то есть товаром. Что мне, противнику общества потребления, как вы понимаете, совсем не близко. Произведение искусства утрачивает свое значение в момент его приобретения – я бы даже сказал, в какой-то степени оно становится мусором. И цель искусства – поглощать излишки. Впрочем, тут можно пойти еще дальше и сказать, что и создание произведения искусства начинается с купли-продажи – художник ведь покупает краски, кисти, холсты… Или с того же мусора: ведь всё это может купить кто-то другой, выбросить на помойку, и художник там эти сокровища случайно обнаружит и использует. Мне же крайне не хочется, чтобы музей современного искусства, каковым является MoBY, превратился в свалку цивилизационных отходов.
- Вы делали докторат в Англии, жили в Америке, но вернулись. Почему?
- Действительно, Элишева, моя жена, училась в Йельском университете, а я получал докторскую степень в Лондоне. Отчего мы решили вернуться? Тому есть множество причин. Во-первых, у нас здесь семьи. Во-вторых, и в-главных, Израиль – это место борьбы. Я недоволен многими вещами, которые здесь происходят. И я чувствую, что должен их изменить. У молодых израильтян часто возникает желание жить в другом месте – где угодно, но в другом, они росли на американских фильмах и на европейской музыке. Мои ровесники подвержены некоему меланхолическому ощущению, что всё, что у тебя есть – это то, чего у тебя нет. Добавьте к этому ощущение того, что Израиль – это провинция. Однако это делает нас более любопытными. Тем более меня, человека с гиперактивной гражданской позицией.
- Ну, вы, по сути, культурный партизан. Вы курировали выставку «Эстетика террора», вы готовы выйти на баррикады и защищать рабочих от произвола, а попутно читать им стихи в мегафон… Откуда в вас эти замашки революционера? Маргинала?
- Да уж не знаю… Я всегда был таким. Мы с приятелем уже 11 лет выпускаем поэтический альманах, называется он «Ma'ayan» («Источник»). В 2005 году минимальная заработная плата в Израиле составляла 17 шекелей в час – и мы продавали каждый номер журнала за 17 шекелей. В то время как другие поэтические сборники и журналы стоили 69 шекелей. Идея заключалась в том, что поэзия должна достичь киосков. Что она должна выйти на улицы – но не опроститься до уровня улицы, а поднять улицу до своего уровня.
То же самое с музеем: мы устраиваем концептуальные выставки, но пытаемся сделать их как можно более интерактивными. Поэтому 50% нашей деятельности сегодня – это мастер-классы, лекции, образовательные программы, которыми руководит Меир Тати. Мы много работаем с малообеспеченными группами населения, со школьниками – можно сказать, что мы усыновили несколько близлежащих школ. Вы видели, что музей примыкает к водонапорной башне? Это самое высокое строение в Бат-Яме. И это очень символично: в городе решили, что точно так же как городу нужна проточная вода, ему нужно течение искусства. Музейный комплекс MoBY – это грунт, подпочва, основа основ.
- Как говорил Ленин, «Искусство принадлежит народу».
- И я восхищаюсь этой фразой! Иначе у нас, у музеев, не может быть права на существование. Искусство становится все более декоративным, все более коммерческим; но, с другой стороны, есть «народное» искусство, которое может помочь нам в повседневной жизни, чему-то научить. Как, к примеру, вы можете объяснить феномен Ким Кардашьян? Исключительно стахановским движением, ударным трудом.
- Ким Кардашьян? Стахановским движением?..
- Да, именно – у нас недавно была лекция на эту тему. Ведь кем были стахановцы? Новыми героями, передовиками производства и перепроизводства, которые били все рекорды популярности. Как говорил Сталин, «стахановцы – это новые люди, которые полностью овладели техникой своего дела, оседлали ее и погнали вперед». Критики стахановского движения скажут, что всё это было ложью, притворством, показухой. Но это действительно было, и люди действительно переживали экстаз от своей работы, и наслаждались ею. Равно как и возможностью остаться наедине с машиной.
- Эта тяга к машинопоклонничеству довела до того, что Шостакович написал индустриальный балет «Болт». Где все плясали вокруг машины – вредитель делу пролетариата сломал станок, в злодеянии обвинили отчего-то ударника-стахановца, но потом станок починили, и все закончилось хорошо. Музыка, кстати, была прекрасной, Дмитрий Дмитриевич вовсе не халтурил, сочиняя опус на производственную тематику. Как не халтурил Дейнека, изображая пролетарское атлетическое тело, по сути – тело-идеал. Но идеал этот сформирован теми же отношениями между телом и машиной, которые Борис Гройс называет квазисимбиотическими («аллегория телесного бессмертия – это аллегория бессмертия машины, которая может выйти из строя, но не может умереть»).
- Вот вам и доказательство верности коммунистических принципов. Да и вообще, мир живет по их законам, сам того не подозревая. К примеру, в Советском Союзе огромное значение уделялось спорту и здоровому образу жизни. Возьмите плакаты любого периода, от конца 1940-х до 1970-х: «Мы спортивная семья – папа, мама, брат и я!», «Все на лыжи!» и так далее. Ну и как вы думаете, откуда так много марафонов? В любом большом городе, в том же Тель-Авиве? Это ведь тот же физкульт-привет, разве что у нас не сдают нормы ГТО. И относятся к этому с иной идеологической позиции. Дескать, я сам решаю, что мне делать, как использовать свои возможности. Общество не может указывать мне, как поступить, зато передо мной все дороги открыты. Единственное, что мне требуется, это победить себя, свое «не хочу». Это идеология неолиберализма. Но у любого марафона есть спонсоры. Таким образом, участвуя в марафонах, я превращаюсь в товар, в живую рекламу. И участвует в этом не только мое тело, но и моя душа. Вроде марафон – это не обязаловка, не приказ босса, я сам по доброй воле бегу, но получается, что я невольно играю в чужие игры. Мастер подобных параллелей Борис Гройс об этом тоже писал – о том, что спорт в Советском Союзе был мимесисом индустриального труда, а спортивное тело – мимесисом машины, и что в финале этого миметического процесса само тело становилось машиной. А современный спорт глорифицирует это преобразование, оттого современные марафоны нужно осмысливать исключительно в тех, старых понятиях. То есть понятиях, почерпнутых из Большой советской энциклопедии – одного из главных экспонатов наше выставки. Тогда, глядя в прошлое из будущего, мы поймем, что нынешняя эпоха серийности и воспроизводимости ничем не отличается от той, о которой мы только что говорили, ибо сегодня, для того чтобы выжить, человек опять-таки должен уподобиться машине. То же диалектическое мышление позволяет понять, что после 1990 года произошел синтез – но не демократии и социализма, а капитализма и полицейского государства. После 2011 года стало окончательно ясно, что демократия и капитализм находятся по разные стороны баррикад. Раньше были социалистические полицейские государства – и капиталистические демократии. Сегодня полицейские государства становятся капиталистическими, а социализм приближается к демократии. В мире царит неравенство, хотя все чувствуют себя равными – совсем как в игре «Монополия».
- Пока этот самый мир шамкает вставными челюстями, прикрываясь высокими технологиями и прочими виртуальными штучками, искусство всё больше коммерциализируется, удаляясь от искомого коммунизма семимильными шагами. Что вы можете предложить в данной ситуации?
- Наша выставка «Дети хотят коммунизма», посвященная 99-летию Октября – не только о прошлом, ведь 99 лет – это еще не 100, а значит, это неоконченная история. Так что не всё еще потеряно. Мы сейчас затеяли проект об интернете в Советском Союзе, в частности, о легендарном Институте кибернетики в Киеве. И, соответственно, о других моделях развития экономической реформы 1965 года – реформы Косыгина, на Западе известной как реформа Либермана. Многие, кто работал над этими проектами, живут сегодня в Израиле или сотрудничают с нашим музеем издалека. К примеру, Алексей Радинский, исследователь из киевского Центра визуальной культуры, снимает документальный фильм о коммунистических обещаниях позднего социализма, о советской всемирной паутине. Надеюсь, что вскоре он покажет его у нас, а потом мы устроим дискуссию на тему «что могло быть – и что еще может быть с коммунизмом». Иначе наступит антикоммунизм, и все мы будем питаться диоксидом углерода. У нашего мира – однобокий взгляд на мир, уж не сочтите за тавтологию. В Советском Союзе люди умели читать между строк – а теперь разучились. Вообще разучились читать книги, как у Брэдбери и Трюффо в «451º по Фаренгейту». Так что наша задача – напомнить заблудшему человечеству о том, что у мира были и другие перспективы. В том числе у искусства.
Фото автора
P.S. 15 декабря 2017 года Джошуа Саймон объявил о своем уходе с поста директора и главного куратора бат-ямских музеев MoBY. Печалит, но факт. Ныне он проводит свою последнюю моби-выставку, тоже под слегка коммунистическим лозунгом, как и все прочие: «Настоящим мы провозглашаем» |