Наташа Манор: «Просто человеческая женщина»

На исходе декабря в театре «Гешер» состоялась премьера спектакля «Васса» на иврите. Перечитала, переписала и поставила opus magnum Горького, сыграв в нем заглавную роль, Наташа Манор. Проект этот, выдающийся во всех отношениях, стал для воспитанницы Марка Захарова и Андрея Гончарова режиссерским дебютом. Примечательно, что в первой версии ее же спектакля все актеры говорили по-русски. И если учесть, что на протяжении 16 последних лет «Гешер» выпускал спектакли исключительно на иврите, двуязычная «Васса» – явление в определенном смысле историческое.

- Наташа, в новом, переинтонированном твоем спектакле Горький лишился привычной горечи. Тогда как в первой, русской версии ее привкус явно ощущался. Получается, что иной язык, иное ментальное пространство диктует иное видение?

- В оттенках каких-то – безусловно. Иврит расставляет другие акценты – потому что ты по-другому строишь фразу. Это другая кровеносная система, и нужно, чтобы кровь потекла по новым жилам, задышала новыми мехами. И знаешь, что интересно: мы сыграли сейчас три спектакля на иврите, первый был драматическим, тяжелым, гнетущим, зато третий – легким и летучим, как шампанское. В «Вассе» ведь много ситуаций комедийных, которые вдруг начали работать – вопреки потоку бесконечных смертей. Вроде человеку ситуационно плохо – но внезапно какой-то смешок по залу пробегает. А это очень ценно – для меня, во всяком случае.

- Ты выстроила сценическую композицию на основе нескольких литературных источников – opus magnum Горького лишь один из них…

- Да, я использовала оба варианта пьесы «Васса Железнова» – 1910 и 1935 годов, черновики Горького, его рассказы и сценарий фильма «Васса». Во второй версии пьесы, кстати, персонажи состоят в других родственных связях. Я персонажей выписала из первого варианта, мы работали с текстом, убирая из него архаизмы и используя фразы из горьковских рассказов, которые могли сюда встроиться. Всё это я перенесла в сферу семейной истории – революционные мотивы мы немножко подобрали. Горький – большой психолог человеческой души, он вообще большой был писатель, просто к нему прилепился пролетарский ярлык. Но, к счастью израильтяне не очень знают, что он пролетарский писатель, у них нет предубеждения – поэтому они смотрят историю как таковую.

- Историю, которая пережила трагедию и стала смеходрамой.

- Мне кажется, сейчас вообще такое время, когда чистых жанров не существует, когда трагедию уже невозможно отделить от комедии. Даже древнегреческая трагедия перестала быть таковой. Современный человек столько знает, у него столько в генетической памяти заложено, что выходит на сцену любой герой – и зритель почти сразу его разгадывает: плохой он или хороший; сразу просчитывает – и примерно на десять шагов вперед понимает, что именно этот герой будет делать. А если ты сумеешь зрителя обмануть, избежать знакомых ходов, – тогда ты на этом крючке его долго сможешь держать. И зритель будет сидеть и смотреть, будет притянут к действу. Иначе он откинется в кресле и будет думать: ну понятно, сейчас актер сделает то-то и так-то. На мой взгляд, это театр, который уже уходит. Сегодня нужно как в шахматах – бежать на несколько шагов вперед.

- Имя Васса в переводе с болгарского означает «Царственная». В переводе с греческого – «Пустыня». Роль-перевертыш. Ты своей Вассе симпатизируешь?

- Васса – как дочка Людочка про нее говорит – не дура, не умная, а просто человеческая женщина. То есть по природе она – хороший человек. Она тащит семейный воз, но в желании сохранить дом, свою империю, всех обеспечить, идет на компромисс. Cовершает в этом распрекрасном желании некие шаги, которые мостят ей дорогу в ад. Травит мужа, заключает нечистую сделку, отнимает внука у невестки… Шаги, которые потом ее же и убивают. Поэтому умирает Васса.

- От душевного нездоровья.

- Да. Именно эта сделка с совестью – когда ты переходишь некий Рубикон, некую красную линию – способна убить. Что и происходит. В пьесе, да и теперь – природа человеческая не меняется.

- На мой взгляд, это вообще один из самых эмоциональных спектаклей о нашем времени. Где особенно остро аукается фраза: «Теперь такая мода – ежели богат, значит, виноват».

- Да, мне тоже кажется, что эта история очень современна по сути. На вилле в Раанане могут твориться такие же страсти. А то, что случилось с Ходорковским – разве не прямая цитата из Горького, разве не об этом говорит Прохор? Я специально просила от актеров очень острых форм, ведь «Васса» – это по-настоящему гротесковый жанр, где все пороки доведены до абсурда. И его нужно живой энергией актера по полной программе наполнять. К счастью, у нас собралась очень хорошая команда: Андрей Кашкер, Света Демидова, Настя Цветаева – она, между прочим, впервые играет на иврите… Художественный руководитель театра Евгений Арье даже сказал мне: где ты таких артистов нашла? Да вот, отвечаю, они под рукой были… И композитор Слава Ганелин написал чудную музыку – не обычную музыку даже, а какие-то пульсации, аккорды, которые поддерживают эмоцию момента.

- Помню, Варликовский говорил в свое время, что хочет обрубить в себе всё, что связывает его с польским менталитетом – оттого и уехал в Париж, чтобы стать европейским режиссером. А хотелось ли тебе стать израильским режиссером? Или ты все-таки режиссер с неизжитой русской культурой, да и просто – общечеловеческий?

- Просто человеческая женщина… Я очень гармонично существую в двух культурах. Зачем что-то обрубать? Мир ведь движется не к разъединению, а к объединению. Мы вообще уже просто жители планеты Земля, маленькой такой планеты. По-моему, Резо Габриадзе сказал однажды: нужно, чтобы всё, что ты делаешь, было понятно жителям твоей улицы – и жителям другого континента.

- Однако мне кажется, что если ты повезешь свой спектакль в Россию, там все равно почувствуют инакость. Хотя его национальную принадлежность вряд ли можно определить. Невзирая на язык – он может играться на русском, иврите, суахили и прочая...

- Мне очень близки именно такие спектакли. Вот я смотрю, например, кукольные спектакли Резо Габриадзе – там всё грузинское, местечковое, маленькое, но абсолютно вселенского масштаба. Почему меня так волнует, например, когда главный герой – кукольный попугай? Почему я так подключаюсь к этому персонажу, так ему сопереживаю? Для меня Резо Габриадзе – удивительное сочетание национального и безнационального. Или наш Ханох Левин – нежнейший автор, в равной степени местечковый и общечеловеческий.

- Если вернуться к образу Вассы: можно ли сказать, что ты в некотором смысле выясняла отношения с самой собой?

- Конечно. Вообще я актриса, которая очень сильно примеряет на себя роль. Она в меня входит, и это всякий раз веский повод поговорить с собой. И настолько у меня с героинями плотное взаимодействие, что когда Евгений Арье предложил мне сыграть Ольгу в «Трех сестрах», я плакала, рыдала – так не хотела ее с собой ассоциировать, накладывать на свою жизнь. Ведь в ее жизни ничего не произошло: у Маши любовь, у Ирины – несчастная любовь, а у Ольги – ни-че-го. Вот это, наверное, трагедия и есть – когда в жизни ничего не случается… Я очень верю в связь актера и роли – иногда раскапываешь в себе такое! Мы репетировали «Бесприданницу», я играла Агудалову – и в сцене, когда она отправляет дочь к Паратову (мол, вот он, твой шанс), я вдруг хохотнула – и хохот получился такой ужасный. Думаю: Боже мой, что это из меня исторглось такое? Неужели такое чудовище во мне сидит?

- А в жизни трудно не играть?

- Не знаю. Это только мои близкие могут сказать. Хотя есть актеры, которые в каждом жесте играют, в каждой фразе. Таким был, к примеру, Михаил Козаков – хотя он не столько играл, он просто так чувствовал. Очень неформатный был человек. Мог, к примеру, схватить прохожего на улице и, крутя пуговицу, прочитать ему монолог Тригорина на иврите, который только что выучил… Ему нужен был объект, которому он поверяет свои мысли. Или Валя Никулин – когда мы только приехали в Израиль, все актеры жили в одной гостинице. И вот вошел к нам в номер Валя – и с пафосом таким, с надрывом в голосе вопросил: «Где ножницы? Я могу взять ножницы?» Боже мой, подумала я, почему он говорит о таких простых вещах так театрально и так трагически? А он просто так театрально и так трагически воспринимал свою жизнь.

- Ну а ты, в свою очередь, воспринимаешь жизнь как тотальный театр?

- Я вообще всё с точки зрения театра воспринимаю. Любое явление. Мир, себя, своих близких, друзей, всё, что происходит в мире. Я на это настроена, у меня на это нацелено ухо, я вылавливаю из воздуха все вибрации, которые так или иначе касаются театра. А разве наша жизнь – не театр? То, что происходит с Ходорковским или Либерманом – разве не театр чистой воды? Просто прелесть наблюдать, какие пьесы разыгрываются…