home
Что посмотреть

«Паразиты» Пон Чжун Хо

Нечто столь же прекрасное, что и «Магазинные воришки», только с бо́льшим драйвом. Начинаешь совершенно иначе воспринимать философию бытия (не азиаты мы...) и улавливать запах бедности. «Паразиты» – первый южнокорейский фильм, удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля. Снял шедевр Пон Чжун Хо, в привычном для себя мультижанре, а именно в жанре «пончжунхо». Как всегда, цепляет.

«Синонимы» Надава Лапида

По словам режиссера, почти всё, что происходит в фильме с Йоавом, в том или ином виде случилось с ним самим, когда он после армии приехал в Париж. У Йоава (чей тезка, библейский Йоав был главнокомандующим царя Давида, взявшим Иерусалим) – посттравма и иллюзии, замешанные на мифе о герое Гекторе, защитнике Трои. Видно, таковым он себя и воображает, когда устраивается работать охранником в израильское посольство и когда учит французский в OFII. Но ведь научиться говорить на языке великих философов еще не значит расстаться с собственной идентичностью и стать французом. Сначала надо взять другую крепость – самого себя.

«Frantz» Франсуа Озона

В этой картине сходятся черное и белое (хотя невзначай, того и гляди, вдруг проглянет цветное исподнее), витальное и мортальное, французское и немецкое. Персонажи переходят с одного языка на другой и обратно, зрят природу в цвете от избытка чувств, мерещат невесть откуда воскресших юношей, играющих на скрипке, и вообще чувствуют себя неуютно на этом черно-белом свете. Французы ненавидят немцев, а немцы французов, ибо действие происходит аккурат после Первой мировой. Разрушенный войной комфортный мир сместил систему тоник и доминант, и Франсуа Озон поочередно запускает в наши (д)уши распеваемую народным хором «Марсельезу» и исполняемую оркестром Парижской оперы «Шехерезаду» Римского-Корсакова. На территории мучительного диссонанса, сдобренного не находящим разрешения тристан-аккордом, и обретаются герои фильма. Оттого распутать немецко-французскую головоломку зрителю удается далеко не сразу. 

«Патерсон» Джима Джармуша

В этом фильме всё двоится: стихотворец Патерсон и городишко Патерсон, bus driver и Адам Драйвер, волоокая иранка Лаура и одноименная муза Петрарки, японец Ясудзиро Одзу и японец Масатоси Нагасэ, черно-белые интерьеры и черно-белые капкейки, близнецы и поэты. Да, здесь все немножко поэты, и в этом как раз нет ничего странного. Потому что Джармуш и сам поэт, и фильмы свои он складывает как стихи. Звуковые картины, настоянные на медитации, на многочисленных повторах, на вроде бы рутине, а в действительности – на нарочитой простоте мироздания. Ибо любой поэт, даже если он не поэт, может начать всё с чистого листа.

«Ужасных родителей» Жана Кокто

Необычный для нашего пейзажа режиссер Гади Ролл поставил в Беэр-Шевском театре спектакль о французах, которые говорят быстро, а живут смутно. Проблемы – вечные, старые, как мир: муж охладел к жене, давно и безвозвратно, а она не намерена делить сына с какой-то женщиной, и оттого кончает с собой. Жан Кокто, драматург, поэт, эстет, экспериментатор, был знаком с похожей ситуацией: мать его возлюбленного Жана Маре была столь же эгоистичной.
Сценограф Кинерет Киш нашла правильный и стильный образ спектакля – что-то среднее между офисом, складом, гостиницей, вокзалом; место нигде. Амир Криеф и Шири Голан, уникальный актерский дуэт, уже много раз создававший настроение причастности и глубины в разном материале, достойно отыгрывает смятенный трагифарс. Жан Кокто – в Беэр-Шеве.

Новые сказки для взрослых

Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось все со «Сказки сказок» - пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. Именно в этом сборнике впервые появились прототипы будущих хрестоматийных сказочных героев, и именно по этим сюжетам-самородкам снял свои «Страшные сказки» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Правда, под сюжетной подкладкой ощутимо просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, зато цепляет. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, - короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Отметим также невероятно красивые с пластической точки зрения кадры: оператором выступил поляк Питер Сушицки, явно черпавший вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.
Что послушать

Kutiman Mix the City

Kutiman Mix the City – обалденный интерактивный проект, выросший из звуков города-без-перерыва. Основан он на понимании того, что у каждого города есть свой собственный звук. Израильский музыкант планетарного масштаба Офир Кутель, выступающий под псевдонимом Kutiman, король ютьюбовой толпы, предоставляет всем шанс создать собственный ремикс из звуков Тель-Авива – на вашей собственной клавиатуре. Смикшировать вибрации города-без-перерыва на интерактивной видеоплатформе можно простым нажатием пальца (главное, конечно, попасть в такт). Приступайте.

Видеоархив событий конкурса Рубинштейна

Все события XIV Международного конкурса пианистов имени Артура Рубинштейна - в нашем видеоархиве! Запись выступлений участников в реситалях, запись выступлений финалистов с камерными составами и с двумя оркестрами - здесь.

Альбом песен Ханоха Левина

Люди на редкость талантливые и среди коллег по шоу-бизнесу явно выделяющиеся - Шломи Шабан и Каролина - объединились в тандем. И записали альбом песен на стихи Ханоха Левина «На побегушках у жизни». Любопытно, что язвительные левиновские тексты вдруг зазвучали нежно и трогательно. Грустинка с прищуром, впрочем, сохранилась.
Что почитать

«Год, прожитый по‑библейски» Эя Джея Джейкобса

...где автор на один год изменил свою жизнь: прожил его согласно всем законам Книги книг.

«Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов» Ёко Тавада

Жизнь – это долгое путешествие в вагоне на нижней полке.

Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя уже не беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться.

«Комедию д'искусства» Кристофера Мура

На сей раз муза-матерщинница Кристофера Мура подсела на импрессионистскую тему. В июле 1890 года Винсент Ван Гог отправился в кукурузное поле и выстрелил себе в сердце. Вот тебе и joie de vivre. А все потому, что незадолго до этого стал до жути бояться одного из оттенков синего. Дабы установить причины сказанного, пекарь-художник Люсьен Леззард и бонвиван Тулуз-Лотрек совершают одиссею по богемному миру Парижа на излете XIX столетия.
В романе «Sacré Bleu. Комедия д'искусства» привычное шутовство автора вкупе с псевдодокументальностью изящно растворяется в Священной Сини, подгоняемое собственным муровским напутствием: «Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».

«Пфитц» Эндрю Крами

Шотландец Эндрю Крами начертал на бумаге план столицы воображариума, величайшего града просвещения, лихо доказав, что написанное существует даже при отсутствии реального автора. Ибо «язык есть изощреннейшая из иллюзий, разговор - самая обманчивая форма поведения… а сами мы - измышления, мимолетная мысль в некоем мозгу, жест, вряд ли достойный толкования». Получилась сюрреалистическая притча-лабиринт о несуществующих городах - точнее, существующих лишь на бумаге; об их несуществующих жителях с несуществующими мыслями; о несуществующем безумном писателе с псевдобиографией и его существующих романах; о несуществующих графах, слугах и видимости общения; о великом князе, всё это придумавшем (его, естественно, тоже не существует). Рекомендуется любителям медитативного погружения в небыть.

«Тинтина и тайну литературы» Тома Маккарти

Что такое литературный вымысел и как функционирует сегодня искусство, окруженное прочной медийной сетью? Сей непростой предмет исследует эссе британского писателя-интеллектуала о неунывающем репортере с хохолком. Появился он, если помните, аж в 1929-м - стараниями бельгийского художника Эрже. Неповторимый флёр достоверности вокруг вымысла сделал цикл комиксов «Приключения Тинтина» культовым, а его герой получил прописку в новейшей истории. Так, значит, это литература? Вроде бы да, но ничего нельзя знать доподлинно.

«Неполную, но окончательную историю...» Стивена Фрая

«Неполная, но окончательная история классической музыки» записного британского комика - чтиво, побуждающее мгновенно испустить ноту: совершенную или несовершенную, голосом или на клавишах/струнах - не суть. А затем удариться в запой - книжный запой, вестимо, и испить эту чашу до дна. Перейти вместе с автором от нотного стана к женскому, познать, отчего «Мрачный Соломон сиротливо растит флоксы», а правая рука Рахманинова напоминает динозавра, и прочая. Всё это крайне занятно, так что... почему бы и нет?
Что попробовать

Тайские роти

Истинно райское лакомство - тайские блинчики из слоеного теста с начинкой из банана. Обжаривается блинчик с обеих сторон до золотистости и помещается в теплые кокосовые сливки или в заварной крем (можно использовать крем из сгущенного молока). Подается с пылу, с жару, украшенный сверху ледяным кокосовым сорбе - да подается не абы где, а в сиамском ресторане «Тигровая лилия» (Tiger Lilly) в тель-авивской Сароне.

Шомлойскую галушку

Легендарная шомлойская галушка (somlói galuska) - винтажный ромовый десерт, придуманный, по легенде, простым официантом. Отведать ее можно практически в любом ресторане Будапешта - если повезет. Вопреки обманчиво простому названию, сей кондитерский изыск являет собой нечто крайне сложносочиненное: бисквит темный, бисквит светлый, сливки взбитые, цедра лимонная, цедра апельсиновая, крем заварной (патисьер с ванилью, ммм), шоколад, ягоды, орехи, ром... Что ни слой - то скрытый смысл. Прощай, талия.

Бисквитную пасту Lotus с карамелью

Классическое бельгийское лакомство из невероятного печенья - эталона всех печений в мире. Деликатес со вкусом карамели нужно есть медленно, миниатюрной ложечкой - ибо паста так и тает во рту. Остановиться попросту невозможно. Невзирая на калории.

Шоколад с васаби

Изысканный тандем - горький шоколад и зеленая японская приправа - кому-то может показаться сочетанием несочетаемого. Однако распробовавшие это лакомство считают иначе. Вердикт: правильный десерт для тех, кто любит погорячее. А также для тех, кто недавно перечитывал книгу Джоанн Харрис и пересматривал фильм Жерара Кравчика.

Торт «Саркози»

Как и Париж, десерт имени французского экс-президента явно стоит мессы. Оттого и подают его в ресторане Messa на богемной тель-авивской улице ха-Арбаа. Горько-шоколадное безумие (шоколад, заметим, нескольких сортов - и все отменные) заставляет поверить в то, что Саркози вернется. Не иначе.

Про девочку на шаре, огонь, мерцающий в сосуде, и светлую сторону Луны

14.12.2023Лина Гончарская

Наблюдая за движением цвета в человеческом сознании, я увидел, что чем дальше углубляется культура, тем больше в ней исчезает цвет […] Если в сути культуры будет лежать движение вращения, то все формы, выражающие это состояние, будут подлинными и будут находиться вне всякой окраски […] Таким образом, самое высокое всегда окрашено в черное и белое.
                                                                                         Казимир Малевич

Мир шарообразен.

В книге Зоар, возникшей примерно 2000 лет назад, говорится, что весь населенный мир вращается в пространстве, как мяч. Эти – внизу, а те – наверху, и все люди стоят, никто вниз головой не ходит; и поэтому есть место, где светло, а другим (в то же время) темно, у этих – день, а у тех – ночь. А есть место, где постоянный день, и ночь там приходит на самое короткое время.

«Восходит ли солнце, чтобы восполнить недостаток лунного света, или, скорее, именно недостаток лунного света порождает ману, сосуд света?» – задалась вопросом хореограф труппы Vertigo Ноа Вертхайм и сочинила свою «Ману» (о ней она рассказывает здесь, а мы расскажем об увиденном вчера в центре Сюзан Деллаль).

Vertigo – труппа, все танцовщики которой славятся телесной одаренностью, да к тому же умеют летать, ибо хореография Вертхайм – это состояние потери контроля над равновесием и пространством. 10 танцовщиков (шесть девушек и четверо юношей) танцуют парами, поодиночке и ансамблем; танцуют напряжение между формой и содержанием, внешним и внутренним, полным и полым. Танцуют, что такое красота, и что сосуд, в котором пустота, и что – огонь, мерцающий в сосуде. Светят, но не тлеют, укладывая на обнаженные плечи всю мировую бесприютность и укрывая ее темнотой, которая, судя по всему, нам только кажется.

Ноа бесконечно играет с формами и светом; здесь есть танцы черные на черном, и есть черные на сером, и есть черно-белые на белом – условный силуэт дома на заднике сцены как небо меняет тона, а в конце даже гостеприимно раздвигает двери, впуская в пространство света. Свет просачивается в тела танцовщиков, прикрытых многослойными черными одеждами (невероятно искусными, как все, что делает дизайнер Сассон Кедем – он, кстати, присутствовал на премьере в таком наряде, что закачаешься). Каждый слой, полагает Ноа, – это очередной прожитый год, налипшая грязь на стенках глиняного сосуда, в котором – свет.

Ноа ошарашивает неожиданностью образов и лексических решений, броскостью ритмов и телесных рифм. Танцующие движутся в невесомости, вращаются, закручиваются в спирали, образуя все новые и новые круги, разбиваются на пары, прижимаются друг к другу, взлетают в воздух, вбирают его вибрации, а затем делятся ими с партнером/партнерами. Условный дом символизирует границу, отделяющую нас от себя самих, попытку личности с самой собой воссоединиться. Дом – это не только стены, это внутреннее пространство каждого из нас, тот самый сосуд, в котором размещается искра Б-жья, а тело – оболочка для света. Прикрыть движение одеждой – значит стереть и убить его, утверждает Ноа; но многослойные одежды сами создают движение, словно призывая заглянуть вовнутрь, туда, где – ну, вы уже знаете.

На этот свет, льющийся откуда-то из подсознания (тут стоит отметить выдающуюся работу дизайнера Дани Фишофа), то и дело натыкаются танцоры; а вот луна совсем не светит, если принять за нее черный воздушный шар, привязанный к девушке по имени Шон Оллес. Шон балансирует с воздетыми вверх руками, и кажется, что шар не сверху, а у нее под ногами – совсем как у девочки Пикассо. Шар тут, скорее всего, знак нашей внутренней тотальной неразберихи, Шон же пытается сохранить равновесие между тем, что есть, и тем, что видится, надолго застывая на одной ноге, тогда как другая вытянута в сторону. Она пленяет, играет, увлекает, но так и не обретает устойчивости; эта девочка на шаре – как бабочка рядом с огнем. И в ней, на мой взгляд, сосредоточено всё то, из чего слеплена наша нынешняя жизнь.

Тем более что Шон Оллес, хоть и танцует наособицу, но тянется к остальным. Оттого кажется, что она не столько гонима толпой, сколько втянута в свое собственное измерение.

В «Мана», балетной проповеди (чья первая премьера давно за горизонтом, в 2009-м – а сейчас была вторая, измененная, хотя сами мы изменились куда больше танца) все ослепительно красиво – в том числе музыка Рона Багно, совершенно магическая, где в вальсе угадывается его собственный, композитора, баритон, поющий «па-па-па», а вообще-то здесь болтает-поет и даже молится Эмануэль Ханун, на диво приятным голосом склоняя на разные лады ману, и ма, и ме, и прочая. И звучат тут самые диковинные инструменты (играет на них опять же сам автор), и музыка эта современная и тревожная – и в то же время романтически-безмятежная. И сценография (Зоар Шойф) здесь затейливая: женское округлое вступает в диалог с мужским заостренным (крышей дома, скажем). И тела говорят с нами просто и изощренно, рифмуясь с нашим трагическим и счастливым бытием. Некоторые пластические пассажи по-прустовски длинны, порой Ноа прибегает к анафоре, однако рассказ ее непрерывен и плавен, легок и текуч; каждый голос ведет здесь собственную партию, оставаясь частью целого. Есть тут нечто от каллиграфии Анри Мишо / Мари Шуинар, рисующей черными телами в белом пространстве. Хотя нет, всё, что делает Ноа Вертхайм, ни на кого не похоже, ибо она изначально бросает вызов любым клише; такой уж она экологически чистый человек.

Два танцовщика, сказала Ноа после спектакля, за считанные часы до представления вернулись из милуим. А еще, сказала она, в ее труппе есть танцовщики из Италии и Венгрии, и они никуда из Израиля не сбежали, а остались с нами.

Фото: Эфрат Мазор


  КОЛЛЕГИ  РЕКОМЕНДУЮТ
  КОЛЛЕКЦИОНЕРАМ
Элишева Несис.
«Стервозное танго»
ГЛАВНАЯ   О ПРОЕКТЕ   УСТАВ   ПРАВОВАЯ ИНФОРМАЦИЯ   РЕКЛАМА   СВЯЗАТЬСЯ С НАМИ  
® Culbyt.com
© L.G. Art Video 2013-2024
Все права защищены.
Любое использование материалов допускается только с письменного разрешения редакции.
programming by Robertson