Горошина, жемчужина и русалочий хвост

Где-то между снами и явью, между песчаным суховеем и хлопьями тумана на подушке случился этот балет. Вчера. Или давно. Или завтра. Ведь Андерсен, как известно, пишет истории, которые отказываются заканчиваться.

И Надя Тимофеева, худрук «Иерусалимского балета», поступает точно так же. Ее «Принцесса на горошине» оказалась чем-то вроде музыкальной игры в наперстки: пока зритель пребывает в ожидании очередного пируэта сказки, хореограф подменяет привычное неожиданным. Тем неожиданным, что скользит под кожей действия, заставляя сказочное стать реальным.

А всё потому, что Надя Тимофеева способна создавать магический театр из самых элементарных вещей и движений – и как-то вдруг всегда оказывается, что востребованность современным глазом такого рода действ весьма велика. Казалось бы, абсолютно классический – ну да, пусть неоклассический – балет, где прыгают жете и крутят шене на полупальцах, стоят в апломбах, поверяют пространство через en dehors и en dedans, как в лучших балетных домах; а в финале принц взметает новообретенную принцессу в верхнюю поддержку так, что зал ахает. Балет с занятными антре и любопытными кодами, портретными вариациями и pas d`action, чаще всего исполненными юмора – особенно когда речь идет о королевской чете. Балет, который может считаться и детским, и взрослым, да каким угодно, потому что он сказочный.

                                      Фото: Эдуард Маркович

В этом сказочном пространстве танцовщики «Иерусалимского балета» пишут историю тела, его сомнений, граций и уязвимостей. Хореография Нади Тимофеевой точна и изящна, она сродни живому организму, который каждое мгновение обнаруживает новый угол сгиба, новый поворот суставов, новое сопротивление материи. Даже «главная» принцесса здесь не эфемерная, легчайшая субстанция, а реальный, почти телесный нерв, реагирующий на малейшее прикосновение.

А начинается всё с жемчужины. Нет, не так. Всё начинается с принцессы-замарашки (чудеснейшая Ноа Леви – балерина с чистыми линиями и безукоризненной пластикой), которая никак не отважится войти в королевский дворец. И король (презабавный Дмитрий Шевцов) её выталкивает, но королева (Наама Беллер) привечает. А принц? Этого красавчика с торсом Аполлона мы уже где-то видели. Ах да, в прошлый раз он (Михаил Боцок) был Гарри Гудини. Теперь он – принц, который вечно в движении. Едет в карете, запряженной лошадками-балеринками, крутятся колёса-зонтики. Сад за садом, королевство за королевством. Встречает Несмеяну (гуттаперчевая Анаэль Затейкин) – ту, что с виду утонченна, а внутри – как недоваренный рис: ни то, ни сё. Встречает Русалку (Ариэль Мей Рон) – чудесное существо с хвостом, с волшебным телом, которое будто вовсе не принадлежит воздуху, а только воде. Но принц – человек, а у человека лёгкие. Встречает ещё одну – принцессу-птицу (Авиталь Барсуков), хищную, с соловьём на привязи. Она хочет, чтобы соловей пел только для неё, но птицы, знаете ли, так не работают. 

                                    Фото: Борис Шахнович

Музыка в балете про принцесс – тоже персонаж, особенно та, что Черепнина (тут много разных музык, из которых Надя, как обычно, сплетает цельное полотно). Черепнин не торопится, он как старый мастер, который, не торгуясь, отдает тебе частичку всего, что накопил. Здесь нет надрывной экспрессии или слишком ярких акцентов, напротив, каждый аккорд будто бы чуть размывает контуры, чтобы в какой-то момент вдруг снова соединить в нечто целое, как многоярусное зеркало, которое отражает одновременно и вид снаружи, и внутреннее, и то, что меж ними. Импрессионизм? Да, но какой-то целомудренный. Мелодии Черепнина утонченны, но без отчуждения, они как старинные фарфоровые чашки без рисунка, которые простым изяществом заставляют обратить на себя внимание. Аккорды то рассыпаются каплями, то накатывают густыми слоями, а в местах максимального напряжения кажется, что само звучание способно сдвинуть ось сцены. Хореограф работает с этой звуковой плотностью, втягивая ее в ткань танца: где-то оставляя паузы, где-то – намеренно запаздывая с движением, словно давая телу осмыслить собственное существование.

Особая пластика и жуткая красота достались Русалке – балерине, обречённой танцевать, не имея ног. Хвост вместо привычных конечностей задаёт не только характер движений, но и саму логику существования морской царевны: она скользит, извивается, рушится оземь (точнее, о воду) с неожиданной грацией, а затем выстреливает телом в воздух, будто отказываясь принять свою природу. Её руки – вытянутые, изломанные – словно отдельные существа, ищущие спасения или мстящие за утраченную свободу. В дуэте с принцем ее танец обостряется до предела: едва заметные импульсы сквозь кожу, напряженные паузы перед падением, попытки схватить равновесие, которого у нее нет (на поклонах Русалке придется прыгать – и в этом скрывается своя изюминка, а может, горошина).

                                    Фото: Эдуард Маркович

Да, король и королева в этом сказочном балете – не старики с коронами, а существа загадочные, лёгкие, с глазами, в которых ещё светится собственная первая любовь. Наука страсти нежной, которую воспел Назон. Оттого танцуют они так, что воздух дрожит от счастья. А служанки так служанят, что хочется поменяться с ними местами. Лошадки – прелести и вовсе невероятной. Дети поколения Альфа, вы вообще понимаете, что тут происходит?

Дети всех поколений – понимают. Внимают, сидят не шелохнувшись. Аплодируют восторженно в конце.

И куклы. Конечно, куклы. Не скажем, какие, не скажем, зачем – пусть это останется тайной. Балерина Дина Гибер, танцующая и читающая текст (да-да!), делает пространство ещё более зыбким: танец превращается в слово, слово – в танец. Льдинки слов скользят по коже, трепещут на кончиках пальцев, прыгают дробными шагами. Тело и голос спорят, перекликаются, соглашаются. Музыка, свет, костюмы – всё в этом балете летает, скользит, дышит. Волны, из которых вот-вот выглянет Нептун и в которых бьется рыбка-русалка, цвета самой настоящей морской волны. Уникальные декорации Инны Полонской, которые свет способен превратить во что угодно.

                                  Фото: Эдуард Маркович

                                     Фото: Борис Шахнович

Танец растягивает время, делает его податливым, как тесто, и вдруг оказывается, что между шагами можно разместить целые вселенные. Ну а почти уже в конце жемчужина отправляется под матрасы, и мир тут же начинает проверяться на прочность: кто чувствует, кто нет, кто спит, а кто видит луну. Главная принцесса – из тех, кто не спит. Не потому, что жемчужина, а потому, что луна. Луна – вечное недосказанное письмо, недописанное стихотворение. Светишь – значит, любишь. Любишь – значит, не спишь. Поэтому она и встает, и кружится, и пишет воздухом слова, которые даже не нужно читать.

А нужно – смотреть, детям и взрослым. Потому что Андерсен бы явно посмотрел и восхитился: «Так вот о чём я писал!»
И проверьте заодно, вдруг у вас под подушкой – жемчужина?