Идо Гидрон: «Хочешь танцевать по-настоящему? Забудь, как это делается»

Когда Идо Гидрон впервые вышел на сцену, пространство вокруг него будто изменило плотность – от тонко откалиброванной чувствительности, которую он внёс своим присутствием. Сегодня он – хореограф, танцовщик, педагог, преподаватель языка гага и сертифицированный терапевт по пилатесу. А началось всё на склонах под Иерусалимом – в мошаве Шореш, откуда Идо отправился в путешествие, охватывающее Kibbutz Contemporary Dance Company, «Бат-Шеву», Eastman бельгийского чародея Сиди Ларби Шеркауи, Норвежский национальный балет, университеты Европы и США, а также десятки фестивалей, лабораторий и резиденций от Ванкувера до Мальты. В его биографии – гранты Pais, премии Yotzrim, интенсив Джульярда и прочая, прочая. В последние годы Идо создаёт собственные работы и делится накопленным знанием – щедро, точно, с юмором и вниманием к деталям.

А теперь представьте, какая радость охватила всех нас, когда стало известно, что Идо Гидрон, хореографический наследник Сиди Ларби Шеркауи – одного из законодателей мод в современном танце – станет преподавателем летнего курса «Иерусалимского балета» и разучит со своими учениками фрагменты из спектакля Шеркауи, в котором танцевал пару лет назад!

– Идо, как произошло ваше первое знакомство с Сиди Ларби Шеркауи? Помните ли вы момент, когда впервые увидели его работы или встретились лично?

– Помню очень хорошо, я ведь и мечтать не мог, что мне выпадет честь два года танцевать у Ларби – кстати, он не любит, когда его называют Сиди Ларби (смеется). Я долго мечтал поработать с кем-нибудь из европейских хореографов – специалистов по партерной технике, floorwork, изучить связь танцующего тела с полом. А тут как раз подвернулся случай – или, скорее, судьба так решила: я был приглашен на полгода читать лекции в Kennesaw State University в Атланте, штат Джорджия, было это в 2021 году. И вот однажды, во время каникул, я отправился в Нью-Йорк, хотел посмотреть Большой Город со всеми его причудливостями. И вышло так, что наши с Шеркауи отели оказались рядом, и когда я сидел в кафе на гостиничной площади, то вдруг заметил его за соседним столиком. Сиди Ларби? – воскликнул я. Он заулыбался, да, говорит, очень приятно. Спросил его, какими судьбами, он ответил, что приехал получать премию «Тони». Мы познакомились, я рассказал ему, что танцевал в «Бат-Шеве», он пожелать взглянуть на мой Instagram, посмотрел несколько видео, они ему понравились, и он пригласил меня в свою труппу Eastman. Я участвовал в проекте, совпавшим с пандемией, до конца 2022 года – постановка называлась «Vlaemsch (chez moi)» и была посвящена его фламандским корням (он ведь бельгиец по матери и марокканец по отцу). Там исследовались темы дома, памяти и связи между людьми и их происхождением. В противовес фламандскому названию, Ларби задействовал в постановке танцовщиков из разных стран мира, находящегося в состоянии конфликта с самим собой: Японии, Америки, Украины, Конго, Канады, Германии, Израиля и так далее. Сам он говорил, что протянул нам руку, чтобы мы смогли войти в мифический мир так называемой фламандской культуры, но не навязать кому-либо предполагаемые фламандские ценности, а найти форму культурного заражения, если можно так выразиться. А заодно ответить на вопросы, как человек может поделиться своей культурой с другим, не попав немедленно в ловушку аннексии или незаконного присвоения? И в безопасности ли мы рядом друг с другом?

                               Photo by Ellie Polyrock Haddad

– Что в его художественном языке показалось вам близким или, наоборот, вызвало внутреннее сопротивление?

– Прежде всего, он феноменальный танцовщик. И, что особенно приятно, он не раз говорил мне, что то, как я двигаюсь, напоминает мне его самого. Он невероятно гибок, буквально гуттаперчев, так что физические данные у нас тоже невероятно схожи. И его вокабулярий, словарь движений, мне очень близок. Думаю, наша встреча была предначертана свыше.
И еще он наделен уникальной возможностью «растекаться» в буквальном смысле слова, текучесть его хореографии, ее извилистость, я бы даже назвал это watery, поражает с первой минуты. Да, безусловно, его хореография бросает вызов – прежде всего танцовщику. Все эти флики в воздухе, партерные поддержки и прочая. В Израиле, кстати, партерные движения не очень популярны, поэтому для меня было непросто танцевать с теми, кто обучался этим па с подросткового возраста. Мне-то было уже 27…

– Как вы ощущали себя внутри его хореографического мира? Чем отличается процесс репетиций у Сиди Ларби от других хореографов, с которыми вы работали?

– Это были изнурительные репетиции – с 9 утра до семи вечера, десять часов подряд, тогда как в Израиле я привык к четырехчасовым репетициям. Мы импровизировали, делились материалами, атмосфера была одновременно очень свободной и структурированной: каждый день имел внутренний вектор, но всякий раз непредсказуемый. Ларби задавал импульсы – музыкальные, визуальные, концептуальные – и смотрел, как мы на них откликаемся. Он просил нас самостоятельно придумывать свои соло, свои партии в дуэтах и трио, показывать ему – а потом создавал из этого нечто выдающееся. По утрам он делился с нами очередной идеей, которую хотел воплотить, приносил какой-нибудь предмет – это могли быть велосипед, или стол, или кровать, или абажур, или рамы для картин, или баллончик со спреем, или даже воображаемый четырехэтажный дом. Вообще, это была сложносочиненная постановка, своеобразный философский манифест современных фламандских мастеров (над ней трудились выдающиеся бельгийские художники, музыканты и сценографы), достаточно сказать, что по ходу спектакля мы меняли как минимум пять костюмов. Шеркауи черпал вдохновение в процветающей Фландрии XV века, времени, когда слава региона во многом была связана с искусством. Много путешествовавшие фиамминги, как называли фламандских художников, были представлены в образе новаторов, свободных духом, не признающих традиций и границ. Про наш спектакль говорили даже, что Ларби и его соратники пытались посеять семена нового Возрождения.

– Какие темы или образы вас особенно удивили в совместной работе с Ларби?

– Меня привлекла идея «гибридной идентичности» – того, как в одном теле, в одном жесте могут сосуществовать разные культуры, традиции, память. У Ларби это звучит как личная поэма о множественности и свободе быть сложным. Это очень близко мне – как человеку, выросшему в Израиле, но связавшему свою жизнь с европейским контекстом. К слову, в спектакле танцевали только двое фламандцев, остальные, по мысли Ларби, представляли иные древние культуры, он дал нам в руки кисти, и мы «рисовали» друг друга и себя, постепенно придавая форму идентичностям. Прекрасный образ переплетенных отношений и перекрестного опыления, на мой взгляд. И еще было интересно стать не просто исполнителем, а соавтором пространства – у Ларби нет иерархии, он предлагает материал, но ждёт, чтобы каждый привнёс что-то свое. Это требует максимальной честности – нельзя прятаться за технику или форму. Только ты и твоя внутренняя правда.

– Кстати, можно ли говорить о танце как о критике культурного наследия?

– Да, конечно. Танец может быть способом спросить, откуда мы, что в нас – наше, что навязанное, а что подавленное. Это форма разговора с прошлым, не обязательно через отрицание. Иногда критика – это именно внимание, попытка услышать. В моих работах такое часто возникает – когда тело спорит с памятью, с ритмами, с ожиданиями. Иногда даже с самим собой.

– С какими еще сложностями вам приходилось сталкиваться в своей балетной жизни?

– Испытание, челлендж – неотъемлемая часть повседневной жизни танцовщика. Встать рано утром, прийти на репетицию, выполнять упражнения, быть сконцентрированным… Я привык к такой форме бытия еще со времен «Бат-Шевы», вы же знаете, что physicality танцовщиков «Бат-Шевы» сложна невероятно, мы даже в обмороки падали во время прогонов в студии. Весь день надо быть предельно собранным, а если еще в шесть утра вы вскакиваете и едете на спектакль в Беэр-Шеву…

– Вот-вот, мне всегда хотелось узнать – каково это, танцевать с утра пораньше?  Неужели тело в эти часы уже готово к движению?

– Ну, выхода-то нет… Дисциплина, внутренняя дисциплина, самодисциплина, мы ведь как спортсмены. У Шеркауи, к слову, был другой челлендж – танцевать с теми, с кем никогда не танцевал, изучить массу нового материала и создать цельную картину за два месяца.

– Считаете ли вы, что опыт работы с Сиди Ларби повлиял на вашу собственную хореографическую практику?

– Безусловно. Он многому меня научил – прежде всего, языку движения. Тому, как он видит движение и превращает его в телесный текст. Тому, как требует этого же от других танцовщиков. С тех пор я чувствую, что обязан продолжать развивать этот способ видеть и передавать движение.

                             Photo by Ellie Polyrock Haddad

– В вашей карьере был ведь еще Идан Шараби? Который, между прочим, тоже исследовал концепцию дома, как Шеркауи, и пришел к мысли, что многие люди нашего времени не чувствуют себя дома, но воспринимают себя как его, дома, отражение…

– Да, у Идана я тоже многому научился. Прежде всего, физической силе и выразительности – той самой physicality, которой у него в избытке. Его подход к телу и движению – это источник креативности и свободы в танце. В итоге из всего этого складывается твоя личность – уникальная, со всеми её нюансами и оттенками.

– Вы преподаёте язык гага, который во многом связан с внутренней чувствительностью и вниманием к телу. Как вы сами пришли к этому методу? Что для вас лично значит практика гага?

– Гага – это очень многослойное понятие. Охад Нагарин ежедневно повторял нам, когда я танцевал в «Бат-Шеве»: «Нет балета, нет модерна, есть только гага». Этот язык полностью объединяет всех танцоров его ансамбля – он проникает в каждое движение, каждую клетку тела. Гага – это не просто техника, это целая философия, которая включает в себя массу смыслов, тонны информации и глубинные процессы, происходящие в организме. Это способ самопознания и внимательного изучения собственного тела. При этом у каждого из нас есть свои способы преподавания гага, ведь этот язык гибкий и живой.

– А как бы вы, преподаватель гага, объяснили ее суть неофиту, который только знакомится с этим методом?

– Я бы сказал, что танец не является привилегией профессиональных танцоров, он – для всех. Каждый может через язык тела выражать всё, что у него внутри: ощущения воды, воздуха, чего-то круглого или прямого – всё, что рождается в душе и теле. Моё знакомство с гага началось в 16 лет, когда я был студентом балетной школы при Иерусалимской академии музыки и танца. Эта система сильно повлияла на мои представления о том, как воспитывать и обучать тело. Подчеркну, что гага – это прежде всего импровизация, свобода творческого поиска в движении. Мне интересно видеть, как этот язык отзывается в телах других людей.

– Чему вы будете учить студентов на летних мастер-классах «Иерусалимского балета»?

– Мы будем работать с фрагментами спектакля «Vlaemsch» Сиди Ларби Шеркауи, о котором я уже рассказывал. Это произведение построено на нюансах, в нем много оттенков серого – именно так Ларби видит бельгийцев, особенно жителей Антверпена, которые исторически ближе к Голландии. Это отразилось и в хореографии – смешение культур, динамика времени. Ларби обладает невероятно пластичным и дышащим словарем движений, через него он передаёт географию, архитектуру, воздух своей страны, её плоские пейзажи, её урбанистику. В «Vlaemsch» он размещал нас, танцовщиков, как в «Тайной вечере» Рубенса, а потом менял оптику на да Винчи или Дали, чтобы получить идеальный образ. На основе этого произведения мы на мастер-классах «Иерусалимского балета» будем изучать ключевые движения и другие материалы, которые помогут понять и освоить язык Ларби.

– Кто может попасть на ваши мастер-классы в Иерусалиме?

– Молодые танцовщики в возрасте от 14 до 20 лет с хорошей технической подготовкой – как в классике, так и в модерне. Мы будем работать интенсивно, поэтому важно, чтобы у участников уже был сформированный контакт с телом и базовое понимание разных языков движения.

– Что обычно чувствуют ваши ученики во время занятий?

– Прежде всего – свободу. Они приходят с открытым сердцем, с внимательным и восприимчивым разумом. И с искренним желанием учиться, пробовать, слушать себя. В такой атмосфере возникает пространство для настоящей трансформации – как физической, так и внутренней.

– Вы ведь ещё и лечите танцем?

– Да, можно сказать и так. Танец сам по себе – это терапия. Он исцеляет, точно так же, как и любое движение, если оно осмысленно и прожито. Танец – это не просто развлечение или спектакль. Это способ заботы о теле и душе. Он позволяет отпустить накопленное, прожить невысказанное и восстановить связь с собой.

– Как тело хранит и выражает память – личную, семейную, коллективную?

– Тело помнит всё. Даже если ум что-то забывает, тело сохраняет следы – от детских прикосновений до травмы, от любви до чужих взглядов. В этом смысле танец – это раскопки. Ты двигаешься и вдруг находишь внутри себя что-то древнее, нераскрытое. Когда мы танцуем, мы в каком-то смысле становимся свидетелями – того, что было до нас.

– И это отражается в ваших необычных постановках. Которые вы ставите как хореограф с 2017 года, насколько мне известно…

– С 2017 года я официально работаю как профессиональный хореограф, хотя если быть точным – всё началось гораздо раньше. С детства я проводил хореографические эксперименты над своими друзьями и членами семьи. Мне было лет десять, когда я сказал приятелям: «Ты идёшь на five six, а ты – на five six seven eight». Тогда меня уже занимала идея композиции тела в пространстве. Я засматривался постановками выдающихся хореографов, пытался их анализировать, подражать, переосмыслять.
Больше всего меня интересуют человеческие чувства и их выражение через танец. В последние годы я всё чаще обращаюсь к еврейской культуре и иудаизму. Танец и движение – очень важная часть нашей традиции, наряду с музыкой и словом. Я ощущаю большую ответственность, когда думаю о создании «еврейского танца». Ведь это совершенно особый танец. Через хореографию я пытаюсь установить связь с моими предками: с бабушками и дедушками, с родителями, с теми, благодаря кому я здесь, на этой земле. Это и есть моя миссия – говорить о еврейской традиции через танец, через уважение, через свет, через оптимизм.

Мои бабушка и дедушка по отцовской линии приехали из Марокко, а по материнской – из Англии и Австрии. Я чувствую, что обязан отдать им дань всеми доступными мне средствами. Я здесь с Б-жьей помощью, но также – благодаря им. В 2018 году я поставил спектакль «Ализа» в Institut za Umetničku Igru в Белграде – в память о моей бабушке, которая ушла незадолго до этого. Это была очень личная работа, в которой я попытался выразить всё: и подростковые сомнения, и боль взросления, и благодарность. Этот спектакль стал для меня моментом соединения – с собой и со своими предками.

                         Photo by Ellie Polyrock Haddad

– Очень хотелось бы увидеть, как можно выразить всё это через танец.

– Тут начинается внутренняя работа. Тихая, не всегда видимая снаружи. И с Б-жьей помощью, надеюсь, мы сможем поставить что-то особенное вместе с «Иерусалимским балетом».

– В таком случае, не могу не спросить: насколько сложно дается классическим танцовщикам такая хореография?

– Очень хороший вопрос. Что касается моей хореографии – как только танцовщики с классическим бэкграундом находят правильный механизм, «ключ» к движению, всё начинает открываться. И тогда уже не имеет значения, классика это, модерн или контемпорари. Это как завести двигатель: всё зависит не столько от формы, сколько от страсти, от желания двигаться изнутри, танцевать всем существом. Тем более, у танцовщиков классического балета есть то, что я глубоко уважаю: врождённое чувство красоты, внимательность к эстетике, филигранная техника. Это великолепная основа. Нужно лишь немного доверия – к себе, к процессу, к телу.

Танец – это значит слиться с движением внутри себя, с движением космоса, пространством, в котором мы находимся, с атмосферой тела и атмосферой зала, с энергией внешнего и внутреннего миров. Главное – ощутить, откуда именно в тебе рождается движение, и придать ему форму. И начать танцевать.

Мастер-классы пройдут 3–15 августа 2025 года в студии «Иерусалимского балета», стадион Тедди, Иерусалим. Записаться можно (и нужно) здесь.

Фотографии предоставлены «Иерусалимским балетом»