Что случилось с Юджей Ванг?

Китайская пианистка великолепно вписалась в свое платье, но не в Прокофьева

На исходе субботы, пока ответственный за непогоду Зевс метал громы и молнии, в Израильской филармонии солировала Юджа Ванг. Не сказать чтобы просвещенная часть аудитории так уж рвалась на ее выступление, ибо шли, в общем-то, на Кирилла Петренко. Хотя отчасти. Памятуя, к примеру, как искусно прыгала Юджа через пять октав в леворучном концерте Равеля, или с какой обезоруживающей нежностью порхала она по клавишам в моцартовском Jeunehomme.

На сей раз 31-летняя пианистка рискнула сыграть Третий концерт Прокофьева – и отчего-то изначально лишила его цвета, вкуса и запаха. Ни тебе театральности, ни стилевой игры, не говоря уже о бисере. Одетый в бесцветные тона фортепианный (!) опус словно сам не знал, как бы поскорее себя закончить – и вздохнул с облегчением, когда наступил хеппи-энд. Правда, касалось сие лишь пианистки, поскольку рояль и оркестр играли каждый о своем. Оркестр – Прокофьева*, Ванг – мелодийки из музыкального автомата, да к тому же с грязноватой педалью. Быстрые, бездумные, этакий стальной скок. Оркестр был изворотлив и саркастичен, тонок и нервен, фриволен и лиричен. Напористая Юджа (уж mille pardons) то и дело наступала оркестру на ногу, забывая о том, что они должны танцевать как равноправные партнеры – к счастью, искуснику Кириллу Петренко всякий раз удавалось увернуться.

Публика, ослепленная алым платьем кислотного оттенка с разрезами со всех сторон, а заодно загипнотизированная пулеметной очередью пассажей, разразилась овациями, которых не знал в свое время, пожалуй, сам Горовиц. На бис Юджа пустила в расход «Вокализ» Рахманинова и Precipitato из Седьмой сонаты Прокофьева, где не оставила ровным счетом ничего от изначально «могучей русской токкаты». Ну а за такого Рахманинова обычно ставят в угол: он выглядел столь динамически безликим и гладкокожим, будто пережил то ли многоразовые инъекции ботокса, то ли не одну пластическую операцию. Как, собственно, и Прокофьев номер два – упомянутая токката из Седьмой сонаты, где экстравагантная девушка разогналась, как на Формуле 1, так и не объяснив, откуда, куда и, наконец, зачем. 

Искупило всё второе отделение, где Израильский филармонический под управлением Кирилла Петренко (если кто вдруг не в курсе, это вновь избранный музикдиректор и главный дирижер Берлинской филармонии с сезона 2019-2020) исполнил Первую, до-минорную симфонию Брамса. Казалось бы, симфония эта вышла из бетховенской зоны и оказалась в мире романтической велеречивости, хотя Ганс фон Бюлов все-таки счел ее «Десятой симфонией Бетховена» (повинны в том схожие темы финалов в брамсовской Первой и бетховенской Девятой). Петренко, однако, трактовал ее как убежденный классицист нового времени – не забывая, впрочем, о том, что в срединных частях Брамс вдохновлялся образом байроновского Манфреда, и комментируя каждую фразу добавочным интеллектуальным подтекстом. Прекрасно прозвучали soli – особенно блеснул сквозь оркестр, как зрачки сквозь брамсову бородищу, концертмейстер ИФО Илья Коновалов с дивным скрипичным соло в варьированной репризе второй части.

Впрочем, было еще кое-что, ибо открылся концерт колористической «танцевальной поэмой» La Péri Поля Дюка, которого мы склонны помнить исключительно благодаря «Ученику чародея». Малоизвестный опус сей заказал французскому композитору Сергей Дягилев, впечатлившись древней персидской сагой; на главные партии были назначены Наташа Труханова и Вацлав Нижинский, но поскольку мэтр неожиданно решил, что балерина недостаточно хороша для того, чтобы стать партнершей Нижинского, премьера была отменена. И быть бы партитуре утерянной, поскольку Дюка планировал использовать ее для оплаты игорного долга, если б не друзья, которые убедили его сохранить La Péri (премьера таки случилась годом позже, в 1912-м). Темой одноактного балета является бессмертие: Искендер охотится за цветком бессмертия, La Fleur d'Immortalité, который охраняет фея, и даже вроде крадет его, пока Пери спит, но, вестимо, ничем хорошим это не закончится. Музыка же ничуть не уступает симфонической поэме «Ученик чародея», она переливается радугой оркестровых оттенков, где романтическая тональная гармония вступает в связь с импрессионизмом чисто французского толка. По счастью, нам таки удалось окунуться в преображенное музыкальное время, и малознакомый текст чудесным образом поселился в памяти. Волшебная музыка перетекала из вдохновенного форте в тончайшее пианиссимо – маэстро Петренко показал себя истинным драматургом, способным мгновенно переключить регистр от энергетического драйва к кристальной прозрачности, от высоковольтной драмы к беззаботной грациозности восточной сказки.

Публика, конечно, аплодировала оркестру не так, как Юдже Ванг, но стоит ли о том печалиться? Как строжил Теодор Адорно со страниц «Социологии музыки», «тот, кто при существующих условиях хотел бы превратить всех слушателей в экспертов, вел бы себя негуманно и утопично».

* По-видимому, Кирилл Петренко читал стихотворение Бальмонта «Третий концерт», а Юджа Ванг не читала.

Ликующий пожар багряного цветка, 
Клавиатура слов играет огоньками, 
Чтоб огненными вдруг запрыгать языками. 
Расплавленной руды взметенная река. 
Мгновенья пляшут вальс. Ведут гавот века, 
Внезапно дикий бык, опутанный врагами, 
Все путы разорвал и стал, грозя рогами. 
Но снова нежный звук зовет издалека. 
Из малых раковин воздвигли замок дети. 
Балкон опаловый утончен и красив. 
Но, брызнув бешено, все разметал прилив. 
Прокофьев! Музыка и молодость в расцвете, 
В тебе востосковал оркестр о звонком лете 
И в бубен солнца бьет непобедимый скиф.

Фото: Kirk Edwards, Wilfried Hösl