Dead Men Dancing

События фестиваля «Лондон в Тель-Авиве» слились в сплошной мегатекст

Пока Пиноккио из фильма Рейчел Маклин «Spite Your Face» уверял посетителей Тель-Авивского музея, что духи «неПравда» – панацея от всех болезней и склонял Голубую Фею к грехопадению длинным-предлинным фаллическим носом, пока публика на площади, усевшись перед огромными экранами, на которых маршировали гвардейцы Ее Величества, поглощала fish and chips, пока развеселая британская труппа Reduced Shakespeare Company укладывала «Гамлета» на лопатки за 45 секунд, в здании Тель-Авивской оперы, что на той же площади и напротив означенного музея, англичанин по месту жительства и израильтянин по крови Хофеш Шехтер представлял «Grand Finale». О не совсем отлетевших душах и телах, болтающихся между небом и землей. Во всяком случае, его персонажи так и не смогли решить, живые они или мертвые.

В буйной и взъерошенной материи спектакля явственно читалась старая песня о главном, а именно, о неминуемости смерти и о том, что все там будут. Телесное проживание разных состояний небытия – хореографический лейтмотив «Grand Finale». Бо́льшая часть плясок, по преимуществу групповых, происходит в темноте, оттого спектакль немного горчит. Танцует гибкое племя Шехтера, его королевская рать (речь-то о подданных Ее Величества) отменно – все как один гладкошерстные, породистые, техничные. На этих молодых телах отлично смотрятся любые формы движения. Оттого, попрыгав, они то замирали в позе цапли, то затевали дуэты со жмуриками, которые, встрепенувшись, воскресали, то изображали руками нечто вроде укачивания младенца. Но главное – безукоризненно обвисали на руках партнера (пол неважен) то трупами, то полутрупами, то манекенами.

«Grand Finale» – бесконечная агония, ажитированные пляски под грохочущую музыку авторства самого хореографа. Смерть у него насквозь витальна, при этом его Танатос напрочь лишен Эроса.

Но вот звукоряд у Хофеша Шехтера получился хоть куда. Когда души отлетали, в грохоте мелькали отголоски церковных песнопений; когда окончательно выяснилось, что смерть – не ничто, что она телесна и весьма относительна, зазвучало Andante Cantabile из Струнного квартета No.1 Чайковского, а сверху полетели мыльные пузыри, и в этом мнимом снегопаде пары – живой с неживым, пол неважен – закружились в вальсе из легаровской «Веселой вдовы». И все это не под какую-то там фонограмму, а под пятерку музыкантов, замечательных с головы до нот. Тот же вдовий вальс оркестрик (две виолончели, скрипка, гитара и разные забавные духовые) заиграл в антракте, довольная публика затянула Bei jedem Walzerschritt, а кто-то даже принялся насвистывать. На авансцене при том валялся очередной жмурик, зажавший в окоченелых лапках самопальный плакат с нацарапанным на нем словом «Карма»; немудрено, что безмятежный венский вальсок припечатал к земле грохот взрыва.

Что же касаемо сценографии, то танцующие мертвецы Хофеша плавно передвигали по сцене черные объекты неоднозначной семантики, ибо поначалу на оные молились, как перед алтарем, а потом те же обернулись надгробиями. Во втором акте. Там, кстати, стало чуть посветлее, оживившиеся танцовщики предложили целую сюиту из песен и плясок народов мира, начиная с русской протяжной и заканчивая восточными танцами, в общем, всё, что доктор прописал, когда святые маршируют. В лексике хореографа тоже всплывали аллюзии и реминисценции, и déjà vu убеждало в том, что израильское в нем куда сильнее британского, ибо в словаре Хофеша Шехтера – и «Бат-Шева» Оада Нахарина, и Kibbutz Contemporary Dance Company Рами Беэра. Ну и, уже из заморского, Фабр & Форсайт с их «Ангелом смерти». Только в вас это всё никак не вживляется, несмотря на драйв. За исключением самой интересной сцены – вальса живого и неживого под те самые падающие с неба мыльные пузыри; телесное воскрешение, происходящее буквально на глазах, метаморфозы перерождения смерти в жизнь и обратно. Вот тогда-то вы на миг готовы уверовать в Воскресение, и Finale становится действительно Grand – вероятно, оттого, что танец смерти и танец жизни в этой сцене оказываются равны один другому.

Смерть – понятие относительное, убеждает Хофеш Шехтер, такое же как и неправда, (un)Truth, как сказала бы Рейчел Маклин, полагающая, что нет такого понятия – ложь, а есть лишь не(правда). Потеря носа означает кастрацию, труппа – сборище трупов. То есть то, что не является истиной, истиной не является, такая вот казуистика. Оттого нос у Рейчел, как и тело у Хофеша, выходит из себя, за свои пределы.

«Grand Finale» можно увидеть еще трижды, с 28 по 30 сего месяца, подробности и билеты здесь.

Фото: Rahi Rezvani