Ханна Муниц: «Опера – это либо то, что ты любишь, либо то, чего ты не знаешь»

На днях Израильской опере, отметившей 30-й день рождения, и ее гендиректору Ханне Муниц – руководителю на редкость умному и чуткому (порой нам все-таки везет) пожаловали почетный орден Тель-Авивского университета. «За выдающийся вклад в израильскую культуру и продвижение классической музыки, за разнообразие репертуара и спектакли мирового класса, за авторитет Израильской оперы на международной оперной карте, за новаторские проекты и образовательные программы, предназначенные для того, чтобы сделать оперное искусство доступным для широкой израильской общественности». Тут надо сказать, что Ханна Муниц работает в Израильской опере со дня ее создания в 1985 году, а с 1995-го является генеральным директором. Ее наградам и званиям несть числа – посему отметим среди них два наиболее любопытных титула: «Женщина города Тель-Авива» (2006) и кавалер ордена «За заслуги перед Итальянской республикой» (2011). Человек Ханна Муниц раритетный – истинная леди-лидер и к тому же дама, приятная во всех отношениях. Так что главные мелодии Израильской оперы – содержательность, нестандартность и мультикультурность – обязаны своей гармонией личности ее гендиректора.

- Ханна, на теле современной культуры столько ран, язвочек и шрамов, что ей впору лечь на пластическую операцию. Тут подрезать, там подколоть. И только опера – самая условная, ходульная, слезливо-сериальная – вот уж более четырех сотен лет не выходит из моды и в инъекциях ботокса не нуждается. Как, по-вашему, ей удается сохранить лицо?

- К счастью, у оперы – свои четкие законы. И прежде всего, музыка. А музыка – это некая объективная ценность, у нее нет срока годности. Однако меня очень занимает вопрос, как будет выглядеть опера будущего. В мире, где будут править нынешние молодые люди, у которых не хватает терпения высидеть на спектакле три часа подряд – зато хватает терпения 25 часов в сутки нажимать на кнопки смартфона. Какую форму должна принять опера, чтобы привлечь их внимание? Чтобы они могли сидеть в зале вместе с парой тысяч человек, смотреть на сцену и не переписываться с друзьями в Фейсбуке? Придется сокращать оперы? Делать их интерактивными?

Я сейчас составляю программу сезона 2019-2020, на пять лет вперед. И постоянно думаю: что останется в этой программе через пять лет? Для кого мы ее составляем? Для чего? Драматический театр давно уже уловил эту проблему – поэтому в Израиле, к примеру, нет ни одного спектакля продолжительностью более полутора часов. Без антракта. Перед входом в зал все интересуются, когда закончится спектакль. Как будто пришли отбывать наказание. Казалось бы, купил билет – наслаждайся! Куда там: создается ощущение, будто еще до начала спектакля все хотят уйти домой. Однако мы не можем последовать примеру драмтеатров – не сокращать же нам Верди и Чайковского до полутора часов. Что же делать? Давать половину спектакля сегодня, а вторую – завтра?

- Да, не все обладали проницательностью Рихарда Штрауса с его «Электрой». Иначе постарались бы уложиться в час с небольшим.

- Вот-вот, и теперь нам приходится действовать в заданных временных обстоятельствах. И задумываться о пространственно-акустических: как, к примеру, в опере будущего будут выглядеть декорации? Станут ли сценографы создавать их из дерева или металла, как сегодня? Или всю сцену займут экраны? Скорее всего. И тогда на смену сценографам нынешним придет новое поколение художников – специалистов в области высоких технологий. 

- Не так давно Дмитрий Черняков поставил в Берлине «Царскую невесту», где на экран был выведен чат опричников, а образ царя создавался путем компьютерного моделирования. Неоднозначное впечатление. Не говоря уже о медиаоперах, видеооперах, операх-инсталляциях и прочем. Сложно сказать, куда ведут все эти виртуальные игры – опасаюсь только, что они могут уничтожить ощущение оперы как штучной вещи.

- Да, увы. И как будет звучать обвешанная гаджетами музыка, неизвестно. Недавно я видела потрясающую постановку «Дон Жуана» в Ковент-Гарден, с вращающимися декорациями, на которые проецировалось изображение. Не исключено, что в будущем декорации вообще не понадобятся – на смену им придут голограммы. Я, кстати, давно уже мечтаю о том, чтобы на сцене Израильской оперы не было никаких предметов, чтобы они были представлены только лазерными голограммами. В мире уже предпринимались подобные попытки, однако успеха не имели – даже в Арена ди Верона. Но если выстроить некий голографический коридор, по которому публика будет входить в зал – не исключено, что 3D-поколение подобным все-таки заинтересуется.

- Помнится, несколько лет назад я читала что-то про «зарождение нового театрального жанра» в Италии, где поставили оперу «Телесио», исполняемую виртуальными певцами в виртуальных декорациях. В живых удалось остаться только оркестру. А режиссер постановки глубокомысленно заметил, что все мы, по сути, являемся голограммами.

- Что ж, мир меняется, и мы вместе с ним. А лет через десять изменимся еще больше. При этом эволюция происходит очень и очень медленно. И не поспевает за технологическими новшествами. Вряд ли у человека через десять лет вместо ушей вырастут антенны, а из десяти пальцев останутся только два, чтобы нажимать на кнопки смартфона. Нет, эволюция – это долгосрочный процесс.

- Жаль, что в процессе этой эволюции нельзя усовершенствовать тот орган чувств, который отвечает за слух. Ибо дети визуальной эры стремятся видеть, но не слышать.

- Развить слух можно, только обучая этому в школе с ранних лет – так, как учили вас в России. Учили слушать музыку, приучали к ней ухо. А в двадцать-тридцать лет переучивать человека уже сложнее – если вообще возможно. Куда легче «переучить» зрение, чем слух.

- Вероятно, мысль о том, что мы – это не только то, что мы видим, но и то, что мы слышим, каким-то образом нужно донести до поколения смартфонов.

- Именно поэтому на протяжении последних 30 лет мы пытаемся приспособить оперу к местному культурному ландшафту. Пытаемся донести оперное искусство до детей и молодежи – насколько это возможно, ведь мы все-таки не образовательное учреждение. Они же предпочитают слушать громкую, плоскую, не требующую никаких интеллектуальных усилий музыку. И на этом фоне наши рассуждения о небесном и вечном или о том, что есть нечто такое в музыке Пуччини и Верди, что позволяет ей быть живой и современной для любых – изощренных ли, неподготовленных ли – ушей, бессмысленны.

- Между тем, вы – человек очень либеральный: с вашей подачи Израильская опера периодически «выходит в народ», ставя спектакли с участием жителей окраин и неблагополучных районов. Полагаете ли вы, что подобная демократизация жанра позволит привлечь новую публику из числа тех, кто до сих пор не испытывал особой привязанности к оперному искусству?

- При том, что я очень трепетно отношусь к нашей постоянной публике, я убеждена, что аудиторию нужно расширять. И за счет молодежи, и за счет «другой» публики (назовем ее так). У нас нет иного выхода: постоянные посетители оперы – либо почтенного возраста, либо достигнут его через несколько лет. А мы ведь хотим, чтобы опера существовала долго, а может, и всегда. Поэтому мы должны создавать свою публику. Обращаться ко всем и смотреть, кого это зацепило. Я всегда говорю: «опера – это либо то, что ты любишь, либо то, чего ты не знаешь». И наша миссия в том и состоит, чтобы позволить новым людям отведать этот фантастический деликатес. И если с первого раза он не придется им по вкусу, сделать так, чтобы им захотелось попробовать еще.

- Не утопия ли это?

- Отчего же? Вспомним хотя бы, что творится на оперном фестивале у подножия горы Масада. Казалось бы, сплошная утопия: с чего бы нам вдруг затевать проект посреди пустыни, ставить там оперу, где здесь логика? И все-таки десятки тысяч людей приезжают туда каждый год, в том числе из-за границы. Ну, с иностранцами понятно – это фанаты жанра, которые путешествуют по миру в поисках мест, где можно услышать оперу в нетрадиционных условиях. Но ведь с нашей подачи в Иудейскую пустыню едут и израильтяне, причем отовсюду – от Метулы до Эйлата, и это вовсе не традиционная оперная публика. Так что новых поклонников оперы вырастить можно, просто им нужно предложить нечто особенное. Не исключено, что, насладившись «Тоской» в пустыне под аккомпанемент фейерверков, они захотят посетить и наш тель-авивский зал. Кстати, после того как мы впервые представили у подножия Масады «Набукко», количество держателей наших абонементов увеличилось на две тысячи! О чем это говорит? Или те, кто там побывал, настолько впечатлились оперным искусством, или кто-то, услышав восторженные отзывы, подумал: нет, в пустыню ехать далековато, давай-ка я схожу в оперный театр в Тель-Авиве.

- То есть вы лично готовы рисковать?

- Я люблю рисковать – ведь в любом нашем проекте изначально заложена доля риска. Взять хотя бы оперные фестивали в Иерусалиме и в Акко, да и прочие вещи, о которых уже упоминалось, включая проект Opera in the Community с участием жителей окраин. А постановки израильских опер, а наш новый проект «Хищники: от Агнона до Левина», премьера которого состоится в начале июля? Разве это не авантюра? Вы словно входите в пещеру – и не знаете, что поджидает вас у выхода из нее. И еще: мы не знаем, чего ожидать от нового министра культуры, каков будет наш бюджет на следующий год – но работаем так, словно всё в порядке. Всегда, когда вы планируете что-то на длительный срок, вы рискуете. Но, мне кажется, если вы имеете дело с такой тонкой материей, как опера, вы неизбежно бросаете миру вызов – рутина здесь невозможна. Вы, скажем так, обязаны привлечь к себе внимание – в положительном смысле, внимание к тому, чем вы занимаетесь. И для этого приходится рисковать. Но меня это не пугает.

- Если уж мы заговорили о постановках израильских опер: не считаете ли вы, что это – одноразовый продукт? Те же «Хищники»? Востребованы ли театральные партитуры израильских композиторов, по меньшей мере, в нашей стране? Есть ли на них такой же спрос, как, скажем, на «Травиату» или на «Набукко»?

- Не совсем – и совсем нет. Это все, что я могу сказать. У людей нет ни желания, ни любопытства идти на что-то новое, да к тому же «местного» производства. Может, только у музыкантов, ну и у родственников авторов этих опер. Но такое происходит не только в Израиле, а и в Европе, и в Америке. Оперная публика любит то, что знает. С теми или иными вариациями, с теми или иными певцами и дирижерами, в той или иной режиссуре. Тем не менее, я вижу нашу миссию в том, чтобы заказывать израильским композиторам новые оперы. Ведь мы – единственный оперный театр в Израиле. И мы обязаны оставить будущему произведения наших современников. Разумеется, никакой театр за рубежом не будет ставить оперы на иврите – кого они заинтересуют? Однако наши «маргинальные» оперы все-таки появятся в мировом репертуаре, пусть лишь на бумаге, в архивах – точно так же как оперы современных финских, или чешских, или польских композиторов. Ну да, если известная опера выдерживает у нас 14-15 представлений, то новая израильская опера – 5-6. И это, поверьте, очень много. Я как-то беседовала с директором Римской оперы и пожаловалась ему, как тяжело продать израильскую постановку даже здесь, в Израиле. Он спросил: сколько спектаклей вы запланировали? Шесть, ответила я. Он страшно удивился: вы даете шесть представлений оперы на иврите и еще жалуетесь? У нас я порой не могу продать билеты на шесть представлений «Богемы»! Да-да, в Италии число посетителей оперных театров снижается день ото дня – заметьте, речь идет о родине оперного жанра. Так что нам грех жаловаться.

- Сегодня есть немало оперных режиссеров, которые все больше апеллируют к изображению. И именно оно в их постановках первично – музыке достается роль аккомпанемента, если не сказать саундтрека. То есть оперный жанр все же пытаются перепрограммировать. Как вы относитесь к подобным экспериментам?

- Опера всегда была синтетическим жанром. Но человеческий голос все-таки должен оставаться главным. Режиссура нужна не для того, чтобы мешать слушать музыку – а для того, чтобы визуализировать заложенную в ней, в музыке, эстетическую концепцию. Я бы назвала ее «режиссурой с оглядкой на партитуру». Режиссура может меняться – но останутся оркестр, хор, солисты. Что же касается экспериментов, даже самых причудливых, часть из них войдет в историю, часть исчезнет, ибо они неестественны.

- В этом смысле вспоминается крайне интересный и продвинутый режиссер Боб Уилсон, который согласен с тем, что визуальный ряд не должен мешать слушать музыку. Оттого сцена у него практически пуста. Глазами вы воспринимаете только свет и цвет, и еще – телесную графику. Движения певцов в пространстве. Пожалуй, тот оперный дом, который пригласит для постановки Боба Уилсона, совершит отчаянный шаг. Доведется ли нам увидеть его спектакли в Тель-Авиве, на сцене Израильской оперы?

- Да, с Бобом Уилсоном мы планируем постановку «Мадам Баттерфляй» в 2017 году. Постановка эта невероятно сложна, она говорит на языке японского театра но – некое минималистское медитативное зрелище на потрясающую музыку Пуччини. С интересной трактовкой персонажей, в особенности сына Чио-Чио-Сан. Кстати, как любой гений, Уилсон стоит баснословно дорого.

- Ну, опера вообще – дорогое удовольствие. И не в том смысле, что леди в партере выгуливают свои бриллианты, а в том, во сколько это обходится вам самим. К тому же из-за урезанного госбюджета нашим театрам приходится сидеть на финансовой диете. Есть ли у вас спонсоры?

- Практически нет. При том, что в бюджет Израильской оперы из государственной казны и тель-авивского муниципалитета поступает лишь 25 процентов средств. По сравнению с Европой это смешные суммы. И этого явно недостаточно, без помощи нам действительно сложно существовать. Хотя, может, в будущем что-нибудь изменится – кто знает?

- Хотелось бы верить, что вручение вам почетного ордена Тель-Авивского университета – знак того, что опера все-таки важна нашему государству.

- В любом случае, это приятно. Что касается меня лично, я никогда не жду награды: я человек дела, и все, что мне нужно – это чтобы мне позволили работать. Однако я вижу воодушевление своих коллег и друзей, и меня, безусловно, радует, что Израильскую оперу сочли достойной этого ордена. Не стоит также забывать, что мне еще не девяносто – обычно подобные знаки отличия дают тем, кто уже с трудом помнит, за что его награждают.

- Отметив в нынешнем году 30-летие, Израильская опера готовится разменять четвертый десяток и уже огласила репертуарный план будущего сезона. На что вы советуете обратить внимание?

- В будущем сезоне нашу традиционную афишу пополнят две французские оперы, которые ставятся в Израиле впервые – «Ромео и Джульетта» Гуно и «Искатели жемчуга» Бизе. Далее нас ожидают две оперы Верди – «Трубадур» под управлением Даниэля Орена и «Макбет» под управлением Даниэля Калигари, «Ринальдо» Генделя, «Золушка» Россини. А откроет сезон «Свадьба Фигаро» Моцарта, которая приедет к нам из Вильнюса. Помимо традиционного фестиваля у подножия Масады, мы вновь выступим в иерусалимском «Бассейне Султана», проведем летний фестиваль Моцарта в Акко и первый в Израиле оперный фестиваль для всей семьи в дни праздника Суккот. Что же касается необычных проектов, советую обратить внимание на танцевальный спектакль «Человек часа» хореографа Ицика Галили, который он ставит специально для нас – с участием одной или двух оперных певиц. Еще один пример того, как опера порой мигрирует на смежные территории.

Однако наш юбилейный сезон еще продолжается, так что самое время отправиться в Иудейскую пустыню, где в течение двух первых июньских уикендов нас ожидают «Тоска» и «Кармина Бурана». И, разумеется, в Иерусалим, где можно послушать «Любовный напиток» Доницетти под открытым небом, у стен Старого города. Дирижирует, между прочим, молодой маэстро Франческо Чиллуффо, очень интересный итальянский композитор, автор двух опер.

- Программа летнего иерусалимского фестиваля, затеянного вами, и вправду впечатляет: здесь и итальянская программа в Музее евреев Италии, и русская, с ариями на стихи Пушкина – в Музее библейских стран, и «Золушка» Россини в Музее исламского искусства, и детские сказочные оперы в Музее науки. Ну и, разумеется, главное блюдо, точнее, «Напиток» в амфитеатре «Бассейна Султана». Неужто Верона переместится в Иерусалим?

- Мы действительно решили включить нашу столицу в список летних фестивалей – таких, как оперные фестивали в Вероне, Экс-ан-Провансе, Зальцбурге. Не исключено, что в будущем мы займем достойное место в их иерархии – почему бы и нет?

Фото: Йоси Цвекер