Арт-пробег по Остенде: раковины от съеденных устриц тоже могут мечтать

(Продолжение. О том, что уже было, читайте здесь и здесь)

Первая реальность, данная вам в ощущениях по прибытии в Остенде – морской воздух. К нему, вдыхая, и спешишь – хотя поначалу это всего лишь залив, марина, от которой ветвятся в разные стороны мосты. Не заплутать невозможно: в поисках утраченного Mu.ZEE – так называется главная местная арт-институция – я металась минут двадцать, ибо на вопрос «Comment se rendre au Mu.ZEE?» все единодушно вопрошали в ответ: «Quel musée?».

Остенде (фламандцы называют его Оостенде, растягивая первую гласную) – городок-загадка: отдернуть занавеску дано тут далеко не каждому. Но если уж вам придется, то вы увидите много чего любопытного. Глянете вверх – и вот на чьем-то карнизе уже притаился маленький человечек, а еще куча человечков скопилась у вас под ногами, и чем-то они все сосредоточенно заняты. Но вообще-то попробуй их найди, если нет рядом с тобой расчудесного проводника, который говорит, что вот сейчас мы свернем за угол, и ты посмотришь вверх / вниз / вбок, а там... Жучки-паучки, к слову, тоже присутствуют, расползаются по стенам; только уже не фабровские, а Пола Космо, художника родом из Гента. Вырезанные и расклеенные по стенам насекомые – вовсе не вандализм, полагает Космо, а совсем даже наоборот: они добавляют городу колорита и превращают не самые живописные районы в куда более приятное место для жизни. Так что матово-серые бетонные поверхности, распределительные щиты, пустующие дома для его работ – именно то, что нужно.

Ну, это не только его манифест, поскольку Остенде – город стрит-арта. И тут круглый год плавает по суше The Crystal Ship, «Хрустальный корабль», который на сей раз выбрал своим лозунгом два слова: «Диктатура искусства». Помимо человечков, букашек и прочих занятных инсталляций, все стены города закрашены гигантскими фресками – муралами. Темы варьируются, однако главный мотив налицо: мир на грани нервного срыва.

                                              Photo: © Ian Cox

                                    Photo: © Henrik Haven

Капитан корабля – немецкий художник Джонатан Миз, полагающий, что искусство, безусловно, самая радикальная вещь, на которую вы можете решиться в жизни. И что трюизм искусство способно изменить мир вообще-то сущая правда, а посему нужно отбросить всякий мысленный хлам, собраться и начать по-настоящему сходить с ума.

Апофеоз креатива – инсталляция на песке: алтарь, сквозь который просвечивает море. Автор сего, бельгийский концептуальный художник Крис Мартин имитирует форму каркаса многопанельного Гентского алтаря братьев Ван Эйков. Собственно, весь алтарь – это пустая рама, которая предлагает прохожему этакий вид из «окна». По словам Мартина, это и есть открытое окно, окно в море в данном случае. Контур его меняется в зависимости от того, стоите ли вы рядом или поодаль. Это своего рода живая картина, и цвета на ней всегда разные, потому что море-то оно всегда разное, непредсказуемое. Впору вспомнить про Зевса с Ганимедом, про дарованное бессмертие и продленную жизнь, а может, и посетовать на непостоянство мирского бытия.

                    Photo: © Arne Deboosere Toerisme Oostende

Впрочем, капитаном следует считать и куратора триеннале на открытом воздухе Бьорна ван Пуке, который, по его признанию, черпал вдохновение из песни The Crystal Ship группы The Doors, причем горстями. Стрит-арт, шепнул мне Бьорн, – самая актуальная коллекция искусства, ибо создается и находится в открытом доступе, да к тому же один из старейших и наиболее распространенных методов создания искусства вообще. От наскальных рисунков до фресок Римской империи и вплоть до мексиканского мурализма начала двадцатого века. Уличное искусство было всегда, с тех самых пор, как человечество впервые научилось высекать искру из камня и разжигать огонь; собственно, оно было, есть и будет.

                                          Photo: © Henrik Haven

                                            Photo: © Ian Cox

Миновав сырость, вы таки попадете в Mu.ZEE – это музей бельгийского искусства провинции Западная Фландрия, где картины развешаны как-то непривычно, как-то особенно стерильно, отчего каждая становится более видимой и оттого более голой. Хотя попробуй-ка раздень догола ту же устрицу: непонятно, что после этого останется, жемчуг или раковина.

В Mu.ZEEной коллекции можно увидеть много чего любопытного: самые почтенные экспонаты датируются 1850 годом, другие смотрят в нынешний день. Изюминка коллекции – работы Джеймса Энсора и Леона Спиллиарта; первым видимым глазу идет Энсор, убеждающий, что раковины от съеденных устриц тоже могут мечтать.

                                          Photo: © Steven Decroos

Вообще-то у Джеймса Энсора три неразлучника – устрицы, маски и черепа. И мы бы, пожалуй, сошлись с ним на том, что люди – это странности. Ибо всё его искусство не что иное как искусно замаскированный фарс. Тут вам и борьба скелетов за соленую сельдь, и Христос, наблюдающий за суетливым людским карнавалом (ну как же во фламандском искусстве без карнавала?); даже невинные на первый взгляд пейзажи Энсора всё равно сбивают с толку – не говоря уже о масках, что выразительней лица.

«Я родился в Остенде в пятницу, 13 апреля 1860 года, в день Венеры. При моем рождении Венера подошла ко мне, улыбаясь, и мы посмотрели друг другу в глаза. Она приятно пахла соленой водой».

На берегу Северного моря эксцентричный и угрюмый бельгийский художник Энсор с английским именем Джеймс (наследство папы-британца; сам Джеймс по-английски не говорил и даже читать не умел) почти безвылазно прожил всю свою почти 90-летнюю жизнь. Он любил Остенде за толпы, за бурное Северное море, за карнавал, который каждый год красил улицы в праздничные цвета. Писал морские пейзажи и групповые людские портреты, черепа и скелеты, карнавальные маски и ходячих кукол, висельников и злобных ангелов, Адама с Евой и рыб с устрицами, вел решительную борьбу с критиками и условностями в искусстве. Что же касается искусства его собственного, то в приведенном воображаемом воспоминании о рождении с Венерой ощутима энсоровская двойственность: с одной стороны, фантазии склонного к мистике и оккультизму воображения; с другой – ежедневно наблюдаемые ребенком ужасы мрачного городка, прибежища недовольства и скуки, чье существование целиком зависело от моря, ибо лишь оно было для него источником жизни.

 Энсор родился и вырос в сувенирной лавке, торгующей разными экзотическими предметами: карнавальными масками, музыкальными инструментами и черепами, которые были довольно популярны в Остенде из-за могильника на окраине, датируемого 16 веком. Помимо прочего, здесь можно было приобрести вполне себе живых домашних животных и, разумеется, вездесущих устриц. Заправляли в лавке две дамы, мама и тетя Джеймса, ибо его отец-англичанин с женушкой-фламандкой прожил недолго, отбыл по делам в США – и поминай как звали (поговаривали, что спился). Немудрено, что уже в ранние годы в сознании Энсора размылись границы между реальностью и фантазией; позже это не преминуло проявиться в его макабрической и гротескной манере письма. В 1877 году, выжав все соки из местных преподавателей живописи, Энсор отправился в Брюссель, где отучился в Королевской академии искусств. Надо признать, что он вовсе не был лучшим учеником и студентом, чувствовал себя непонятым, роптал на преподавателей и впитывал подрывной дух бунтарства, неизменно сопровождавший его с той поры. Окончив академию, вернулся в Остенде, поселился на чердаке над сувенирной лавкой и жил там до конца дней своих; создал собственный стиль, сочетающий реализм и чисто фламандский символизм вкупе с экспрессионистскими элементами; и все это время сохранял независимость мышления & личную неприкосновенность, контактируя с миром исключительно через искусство.

В Mu.ZEE представлены живопись и графика Энсора, благодаря которым можно проследить эволюцию художника и его влияние на развитие модернизма. До начала учебы в Брюссельской академии (то есть до 17-летнего возраста) Энсор рисовал окружающие пейзажи: домики, изолированные от людей и друг от друга огромными, залитыми светом пространствами. В академии он пристрастился к фламандской барочной живописи и французскому импрессионизму и начал использовать свободный, раздельный мазок. В 1883 году Энсор стал одним из основателей бельгийской группы авангардистов «Les XX», боровшейся с официозом за художественную свободу. С той поры рисовал мало, хотя именно тогда в его сознании возникли гротескные образы, с которыми обычно ассоциируется его искусство. К примеру, «Скандальные маски» и «Мебель с привидениями», а также многочисленные скелеты, несущие хоррор и террор в буржуазно благополучные интерьеры.

Палитра его, между тем, светлела с каждым годом; в итоге темный колорит буквально скрылся в тени. На первый план выплеснулась бьющая через край энергия: яркие, волнующие оттенки присутствуют даже на самых мрачных его полотнах. С 1886 года воображение Энсора занимали жизнь и искушение Христа; результатом стала серия офортов и гравюр, выполненная в предельно непочтительной к святому образу манере. Хотя не столь его неортодоксальная техника живописи, сколь использование Энсором образа Христова привело к тому, что даже «Les XX» отказались его выставлять. Более того, он начал отождествлять себя с Иисусом. На его самой известной картине «Въезд Христа в Брюссель» (и как он умудрился соорудить такое гигантское полотно в своей крошечной студии?) изображена ехидная и довольно противная карнавальная толпа, сопровождающая Христа-Энсора в город, украшенный социалистическими лозунгами и рекламой горчицы. Картина в свое время возмутила и художников, и критиков, ибо Энсор, по их мнению, не просто оскорбил родных бюргеров, не желавших признавать в нищем проповеднике Бога – он деперсонализировал канонические библейские образы, превратив их в личные наблюдения за дихотомией добра и зла. Как бы там ни было, лично мне сие произведение вот уже несколько лет навевает воспоминание о том, что «Бог есть, он живет в Брюсселе», то бишь о фильме «Новейший Завет» Жако ван Дормеля.

Джеймс Энсор не просто жил отшельником – он признавался, что спрятался в своем одиночестве. Просится банальное сравнение: как устрица в раковине, ну и что? Его искусство искусно отражало его угрюмые размышления о мире; даже натюрморты и пейзажи выглядят грозно, ибо за ними угадывается непростая эротическая подоплека с явными элементами садо-мазо, да что там – все семь смертных грехов. В общей же картине его демонологии легко читается осуждение человечества и самого себя. К слову, самого себя Энсор, глядящий в зеркало с инфернальной ухмылкой, обрек на визуальные муки персонального, личного и неприкосновенного ада.

По сути, все его фантасмагории, все лица-маски с выпученными глазами – не что иное как великий фарс, зрителями которого являются сами персонажи. В какой-то мере и слушателями, думаю я, слушая рассказ о том, что Энсор, никогда не учившийся музыке, играл на флейте, скрипке, кларнете, фортепиано и фисгармонии – не по нотам, а по велению души, импровизируя на черных клавишах (уж очень бемоли любил), и даже сочинил два опуса, которые записал для потомков его обученный нотной грамоте приятель.

Морские пейзажи с оттенком экзистенциальной тревоги побуждают думать о высоком: слишком уж романтично отражаются солнечные блики в соленой воде. Эти пейзажи любят сравнивать с работами великого перевоспитателя глаза Уильяма Тёрнера, жившего куда раньше, но вопреки веку ставшего провозвестником чуть ли не всех модернистских течений, родоначальником футуризма и даже перформанса. Сравнение лестное, что и говорить.

Ныне в Mu.ZEE открыта выставка Энсора «Мечты перламутра»; еще одна отвоеванная у небытия ретроспектива. Барбара де Йонг, руководитель отдела хранения и управления коллекциями, поведала вдохновенно, как был очарован Энсор внутренним пространством раковины, как любовался извлеченными на свет жемчужинами, какой восторг испытывал всякий раз, когда водил своих брюссельских друзей на набережную и показывал им остендскую морскую красоту. Да что там, перламутром вдохновлены и его квази-абстрактные воспоминания о светящихся туманах над морем, и хаос падения мятежных ангелов, сражающихся со стихиями, и карнавальное, почти сказочное шествие духового оркестра по улицам Остенде, и изгнание Адама и Евы из земного рая. Вдохновленный Метерлинком, Энсор много размышлял о разуме цветов и полагал натюрморт пробным камнем истинного колориста. С 1880 по 1941 годы он написал около 700 полотен, более трети из которых – натюрморты. К слову, для друга Энсора, поэта-критика Эмиля Верхерена, даже The Oyster Easter, знаменитая «Устричная пасха» была прежде всего монументальным натюрмортом. В который, между тем, вписана фемина, молодая и буржуазная, со своим интимным и уютным внутренним пространством. Но женщина у Энсора существо совсем не однозначное; взять хотя бы героинь его гротескных маскарадов («Удивление маски» или «Скелеты, сражающиеся за тело повешенного») – помилуйте, это ведь не женщины, это «женщины».

Имя печального художника Леона Спиллиарта, двадцатью годами младше Энсора, также неразрывно связано с Королевой морских курортов, la reine des plages, как величают Остенде во Фландрии. Спиллиарт – типичный бродяга, wanderer; жертва своих собственных призраков; лучшие его и самые мрачные работы навеяны ночными прогулками по городу и долгими променадами по пляжу. Экспрессионист и символист, он мрачность очень любил – даром что сын парфюмера, и поглаживал зрителя против шерстки. И если Энсор очаровывался внутренним пространством раковины, то Спиллиарт был очарован внутренним эмоциональным пейзажем людей. Его полотна словно окутаны туманом, и это придает каждой работе особую, смягченную эстетику. Крепко стоящий ногами в символизме fin-de-siècle и тянущий руки к авангарду, Леон Спиллиарт так и остался одиночкой, не занимающим четкого места в искусстве. Поделившись с Энсором (с которым никогда не был знаком) и родным городом, и насмешкой, и сарказмом, и несоответствием своему времени, и стремлением взглянуть на мир по-иному, Спиллиарт, тем не менее, создал собственный визуальный язык, экспериментируя с пастелью и гуашью, играя с чистыми пространствами цвета и изящной линией. Залитое луной море, одинокие фигуры, пляжи, лишенные человеческого присутствия, пустые комнаты и подсвеченные стилизованные силуэты; каждая картина – загадка. То ли красоты, то ли желания, то ли одиночества, то ли кошмара, а то и всего вместе.

Леон Спиллиарт предпочитал тонкие градации от чернильно-черного до сумеречно-серого, любил диагонали, изгибающиеся по поверхности картины и создающие ощущение пространственной пустоты. Любил рисовать женские фигуры, жен рыбаков, всматривающихся в море, одиноких девушек на ступенях («Головокружение») или стоящих на балюстраде перед морской бездной, точнее, небытием («Порыв ветра»): бледная рука, юбки, развевающиеся на ветру, лицо с разинутым ртом, как у крикуна Мунка.

Международная известность Энсора всегда превосходила славу Спиллиарта, хотя мне второй очень даже пришелся. Если даже не больше, чем первый, хотя отчасти. На одной чаше весов – экстраверт Энсор, который в своих импасто откровенно осуждает человеческую глупость; на другой – интроверт Спиллиарт, озабоченный меланхолией и тишиной, погруженный в зыбкое, сродни сну, состояние разума. Впрочем, Спиллиарт частенько выходил за рамки символизма, брал то, что ему нужно, у Мунка, Ропса, Ван Гога, оставаясь тем не менее в своей собственной нише (есть в нем что-то от французского аутсайдера Одилона Редона), превращая себя в одиночку у Северного моря, обреченного на интроспективные ночные прогулки по спящему городу и синтезирующего на полотне и в рисунке внутреннее отчуждение и искаженную внешнюю реальность.

Если относиться к Остенде как к курорту северных широт, можно умилиться пляжем, на котором загорать приходится в верхней одежде, и морем, в ледяные воды которого рискнет окунуться не всякий морж. Вдоль набережной растянулись колоннады Термального дворца, где сиятельные особы в прошлом принимали ванны в водолечебнице; другие курортники, судя по фотографиям из раньшего времени в Mu.ZEE, в костюмах и платьях, а то и в чем покрепче, принимали солнечные ванны на берегу, неподалеку от домиков с милыми сердцу названиями – вилла Симон, вилла Франсин и вилла Ивонн. Колоннады чем-то неуловимо напоминают собратьев с картин Поля Дельво, чей музей расположился в соседнем городке Коксейде. Дабы прибыть к нему, нужно сесть на трэм – по побережью Остенде проходит один из самых протяженных трамвайных маршрутов в мире, чья  длина составляет 68 км. Всего 67 остановок – и вы в дамках.

И еще: пока едешь по бесконечному маршруту, и трамвай раскачивается от дующего с моря ветра, становишься бесконечным собой.

(Продолжение следует)

Фото автора, за исключением указанных

Автор выражает особую благодарность Visit Flanders за восхитительные впечатления

© Lina Goncharsky
© L.G.Art Video