«Паразиты» Пон Чжун Хо
Нечто столь же прекрасное, что и «Магазинные воришки», только с бо́льшим драйвом. Начинаешь совершенно иначе воспринимать философию бытия (не азиаты мы...) и улавливать запах бедности.
«Паразиты» – первый южнокорейский фильм, удостоенный «Золотой пальмовой ветви» Каннского фестиваля. Снял шедевр Пон Чжун Хо, в привычном для себя мультижанре, а именно в жанре «пончжунхо». Как всегда, цепляет.
«Синонимы» Надава Лапида
По словам режиссера, почти всё, что происходит в фильме с Йоавом, в том или ином виде случилось с ним самим, когда он после армии приехал в Париж. У Йоава (чей тезка, библейский Йоав был главнокомандующим царя Давида, взявшим Иерусалим) – посттравма и иллюзии, замешанные на мифе о герое Гекторе, защитнике Трои. Видно, таковым он себя и воображает, когда устраивается работать охранником в израильское посольство и когда учит французский в OFII. Но ведь научиться говорить на языке великих философов еще не значит расстаться с собственной идентичностью и стать французом. Сначала надо взять другую крепость – самого себя.
«Frantz» Франсуа Озона
В этой картине сходятся черное и белое (хотя невзначай, того и гляди, вдруг проглянет цветное исподнее), витальное и мортальное, французское и немецкое. Персонажи переходят с одного языка на другой и обратно, зрят природу в цвете от избытка чувств, мерещат невесть откуда воскресших юношей, играющих на скрипке, и вообще чувствуют себя неуютно на этом черно-белом свете. Французы ненавидят немцев, а немцы французов, ибо действие происходит аккурат после Первой мировой. Разрушенный войной комфортный мир сместил систему тоник и доминант, и Франсуа Озон поочередно запускает в наши (д)уши распеваемую народным хором «Марсельезу» и исполняемую оркестром Парижской оперы «Шехерезаду» Римского-Корсакова. На территории мучительного диссонанса, сдобренного не находящим разрешения тристан-аккордом, и обретаются герои фильма. Оттого распутать немецко-французскую головоломку зрителю удается далеко не сразу.
«Патерсон» Джима Джармуша
В этом фильме всё двоится: стихотворец Патерсон и городишко Патерсон, bus driver и Адам Драйвер, волоокая иранка Лаура и одноименная муза Петрарки, японец Ясудзиро Одзу и японец Масатоси Нагасэ, черно-белые интерьеры и черно-белые капкейки, близнецы и поэты. Да, здесь все немножко поэты, и в этом как раз нет ничего странного. Потому что Джармуш и сам поэт, и фильмы свои он складывает как стихи. Звуковые картины, настоянные на медитации, на многочисленных повторах, на вроде бы рутине, а в действительности – на нарочитой простоте мироздания. Ибо любой поэт, даже если он не поэт, может начать всё с чистого листа.
«Ужасных родителей» Жана Кокто
Необычный для нашего пейзажа режиссер Гади Ролл поставил в Беэр-Шевском театре спектакль о французах, которые говорят быстро, а живут смутно. Проблемы – вечные, старые, как мир: муж охладел к жене, давно и безвозвратно, а она не намерена делить сына с какой-то женщиной, и оттого кончает с собой. Жан Кокто, драматург, поэт, эстет, экспериментатор, был знаком с похожей ситуацией: мать его возлюбленного Жана Маре была столь же эгоистичной.
Сценограф Кинерет Киш нашла правильный и стильный образ спектакля – что-то среднее между офисом, складом, гостиницей, вокзалом; место нигде. Амир Криеф и Шири Голан, уникальный актерский дуэт, уже много раз создававший настроение причастности и глубины в разном материале, достойно отыгрывает смятенный трагифарс. Жан Кокто – в Беэр-Шеве.
Новые сказки для взрослых
Хоть и пичкали нас в детстве недетскими и отнюдь не невинными сказками Шарля Перро и братьев Гримм, знать не знали и ведать не ведали мы, кто все это сотворил. А началось все со «Сказки сказок» - пентамерона неаполитанского поэта, писателя, солдата и госчиновника Джамбаттисты Базиле. Именно в этом сборнике впервые появились прототипы будущих хрестоматийных сказочных героев, и именно по этим сюжетам-самородкам снял свои «Страшные сказки» итальянский режиссер Маттео Гарроне. Правда, под сюжетной подкладкой ощутимо просматриваются Юнг с Грофом и Фрезером, зато цепляет. Из актеров, коих Гарроне удалось подбить на эту авантюру, отметим Сальму Хайек в роли бездетной королевы и Венсана Касселя в роли короля, влюбившегося в голос старушки-затворницы. Из страннейших типов, чьи портреты украсили бы любую галерею гротеска, - короля-самодура (Тоби Джонс), который вырастил блоху до размеров кабана под кроватью в собственной спальне. Отметим также невероятно красивые с пластической точки зрения кадры: оператором выступил поляк Питер Сушицки, явно черпавший вдохновение в иллюстрациях старинных сказок Эдмунда Дюлака и Гюстава Доре.
Kutiman Mix the City
Kutiman Mix the City – обалденный интерактивный проект, выросший из звуков города-без-перерыва. Основан он на понимании того, что у каждого города есть свой собственный звук. Израильский музыкант планетарного масштаба Офир Кутель, выступающий под псевдонимом Kutiman, король ютьюбовой толпы, предоставляет всем шанс создать собственный ремикс из звуков Тель-Авива – на вашей собственной клавиатуре. Смикшировать вибрации города-без-перерыва на интерактивной видеоплатформе можно простым нажатием пальца (главное, конечно, попасть в такт). Приступайте.
Видеоархив событий конкурса Рубинштейна
Все события XIV Международного конкурса пианистов имени Артура Рубинштейна - в нашем видеоархиве! Запись выступлений участников в реситалях, запись выступлений финалистов с камерными составами и с двумя оркестрами - здесь.
Альбом песен Ханоха Левина
Люди на редкость талантливые и среди коллег по шоу-бизнесу явно выделяющиеся - Шломи Шабан и Каролина - объединились в тандем. И записали альбом песен на стихи Ханоха Левина « На побегушках у жизни». Любопытно, что язвительные левиновские тексты вдруг зазвучали нежно и трогательно. Грустинка с прищуром, впрочем, сохранилась.
«Год, прожитый по‑библейски» Эя Джея Джейкобса
...где автор на один год изменил свою жизнь: прожил его согласно всем законам Книги книг.
«Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов» Ёко Тавада
Жизнь – это долгое путешествие в вагоне на нижней полке.
Скрюченному человеку трудно держать равновесие. Но это тебя уже не беспокоит. Нельзя сказать, что тебе не нравится застывать в какой-нибудь позе. Но то, что происходит потом… Вот Кузнец выковал твою позу. Теперь ты должна сохранять равновесие в этом неустойчивом положении, а он всматривается в тебя, словно посетитель музея в греческую скульптуру. Потом он начинает исправлять положение твоих ног. Это похоже на внезапный пинок. Он пристает со своими замечаниями, а твое тело уже привыкло к своему прежнему положению. Есть такие части тела, которые вскипают от возмущения, если к ним грубо прикоснуться.
«Комедию д'искусства» Кристофера Мура
На сей раз муза-матерщинница Кристофера Мура подсела на импрессионистскую тему. В июле 1890 года Винсент Ван Гог отправился в кукурузное поле и выстрелил себе в сердце. Вот тебе и joie de vivre. А все потому, что незадолго до этого стал до жути бояться одного из оттенков синего. Дабы установить причины сказанного, пекарь-художник Люсьен Леззард и бонвиван Тулуз-Лотрек совершают одиссею по богемному миру Парижа на излете XIX столетия.
В романе «Sacré Bleu. Комедия д'искусства» привычное шутовство автора вкупе с псевдодокументальностью изящно растворяется в Священной Сини, подгоняемое собственным муровским напутствием: «Я знаю, что вы сейчас думаете: «Ну, спасибо тебе огромное, Крис, теперь ты всем испортил еще и живопись».
«Пфитц» Эндрю Крами
Шотландец Эндрю Крами начертал на бумаге план столицы воображариума, величайшего града просвещения, лихо доказав, что написанное существует даже при отсутствии реального автора. Ибо «язык есть изощреннейшая из иллюзий, разговор - самая обманчивая форма поведения… а сами мы - измышления, мимолетная мысль в некоем мозгу, жест, вряд ли достойный толкования». Получилась сюрреалистическая притча-лабиринт о несуществующих городах - точнее, существующих лишь на бумаге; об их несуществующих жителях с несуществующими мыслями; о несуществующем безумном писателе с псевдобиографией и его существующих романах; о несуществующих графах, слугах и видимости общения; о великом князе, всё это придумавшем (его, естественно, тоже не существует). Рекомендуется любителям медитативного погружения в небыть.
«Тинтина и тайну литературы» Тома Маккарти
Что такое литературный вымысел и как функционирует сегодня искусство, окруженное прочной медийной сетью? Сей непростой предмет исследует эссе британского писателя-интеллектуала о неунывающем репортере с хохолком. Появился он, если помните, аж в 1929-м - стараниями бельгийского художника Эрже. Неповторимый флёр достоверности вокруг вымысла сделал цикл комиксов «Приключения Тинтина» культовым, а его герой получил прописку в новейшей истории. Так, значит, это литература? Вроде бы да, но ничего нельзя знать доподлинно.
«Неполную, но окончательную историю...» Стивена Фрая
«Неполная, но окончательная история классической музыки» записного британского комика - чтиво, побуждающее мгновенно испустить ноту: совершенную или несовершенную, голосом или на клавишах/струнах - не суть. А затем удариться в запой - книжный запой, вестимо, и испить эту чашу до дна. Перейти вместе с автором от нотного стана к женскому, познать, отчего «Мрачный Соломон сиротливо растит флоксы», а правая рука Рахманинова напоминает динозавра, и прочая. Всё это крайне занятно, так что... почему бы и нет?
Тайские роти
Истинно райское лакомство - тайские блинчики из слоеного теста с начинкой из банана. Обжаривается блинчик с обеих сторон до золотистости и помещается в теплые кокосовые сливки или в заварной крем (можно использовать крем из сгущенного молока). Подается с пылу, с жару, украшенный сверху ледяным кокосовым сорбе - да подается не абы где, а в сиамском ресторане «Тигровая лилия» (Tiger Lilly) в тель-авивской Сароне.
Шомлойскую галушку
Легендарная шомлойская галушка (somlói galuska) - винтажный ромовый десерт, придуманный, по легенде, простым официантом. Отведать ее можно практически в любом ресторане Будапешта - если повезет. Вопреки обманчиво простому названию, сей кондитерский изыск являет собой нечто крайне сложносочиненное: бисквит темный, бисквит светлый, сливки взбитые, цедра лимонная, цедра апельсиновая, крем заварной (патисьер с ванилью, ммм), шоколад, ягоды, орехи, ром... Что ни слой - то скрытый смысл. Прощай, талия.
Бисквитную пасту Lotus с карамелью
Классическое бельгийское лакомство из невероятного печенья - эталона всех печений в мире. Деликатес со вкусом карамели нужно есть медленно, миниатюрной ложечкой - ибо паста так и тает во рту. Остановиться попросту невозможно. Невзирая на калории.
Шоколад с васаби
Изысканный тандем - горький шоколад и зеленая японская приправа - кому-то может показаться сочетанием несочетаемого. Однако распробовавшие это лакомство считают иначе. Вердикт: правильный десерт для тех, кто любит погорячее. А также для тех, кто недавно перечитывал книгу Джоанн Харрис и пересматривал фильм Жерара Кравчика.
Торт «Саркози»
Как и Париж, десерт имени французского экс-президента явно стоит мессы. Оттого и подают его в ресторане Messa на богемной тель-авивской улице ха-Арбаа. Горько-шоколадное безумие (шоколад, заметим, нескольких сортов - и все отменные) заставляет поверить в то, что Саркози вернется. Не иначе.
|
|
Хези Лескли, Йона Волах. Одушевленье синтаксиса
04.08.2016 |
В калининградском издательстве Phoca Books, в серии lingua franca, вышли две удивительные книжки в переводе Гали-Даны Зингер: «Дела» Йоны Волах и «Палец» Хези Лескли. Удивительность заключается не только в самих книгах, но и в том, что речь идет о двух классиках современной израильской поэзии, коих до сих пор на русском не издавали. Обе книги предваряют подробные, тонкой выделки предисловия Некода Зингера.
Гали-Дана Зингер переводит стихи Лескли с конца 80-х – по ее словам, он был из тех поэтов, сам факт существования которых делал возможным жизнь в новом языковом пространстве. Из тех, кто бросал переводчику поэтический вызов, и мало кто осмеливался идти на риск. Да и кому, скажите на милость, удалось бы подобное – кроме Гали-Даны?
В предисловии к «Пальцу» Некод Зингер называет автора хореографом речи, и это предельно точное определение поэта Хези Лескли, написавшего: «и не бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-к-к-к-к-квы, / которые я боготворил в юности». Правда, «Бат-Шева» такое не станцует, но Кибуцный ансамбль современного танца – вполне, ибо его этуали вовремя изучили азбуку классического балета и лишь потом приступили к contemporary. Сам Хези Лескли, появившийся на свет в Реховоте, дебютировал в литературе, будучи 34 лет от роду – шел 1986 год, жить ему оставалось восемь земных лет и впереди были еще три книги. А до того он танцевал в ансамбле «Бат-Дор», учился в Королевской академии искусств в Амстердаме, водил дружбу с себе подобными – юношами пластичными и тонкими, ставил эксперименты с участием танцовщиков Нидерландского Королевского балета.
Эти танцы впоследствии были переведены в буквы – обратно тому, что случилось с Анри Мишо. А Лескли между тем (точнее, между делом, то есть литературой) начал писать критические статьи о балете в тель-авивском еженедельнике «ха-Ир» – писать карандашом, полеживая в постели и открывая широкую дверь внутри языка, не выходя из комнаты. По меткому наблюдению психолога Даниэля Зака, «он создал коробку времени внутри коробки комнаты и наоборот».
«Палец» – первое собрание стихов и поэм Лескли – самим автором поименован «съедобной, но нечитабельной книгой». Как отмечает в предисловии к сборнику Некод Зингер, поэт Хези, урожденный Йехезкель, почитал себя пророком; оттого его тексты – это «обращенная к мятежному племени невнятная речь, видения, многочисленные колеса, указующие персты и другие части тела, странные твари и подозрительные персонажи, гастрономические ухищрения и пространственно-временные парадоксы». Поэт и исследователь Эфрат Мишори считает, что тело-слова Лескли движутся по герметичной плоскости, повинуясь некоему языковому жесту, вбирающему в себя словесные пируэты и прочие фигуры. Меир Визельтир числит Хези Лескли по ведомству десяти лучших поэтов Израиля за весь период существования государства.
Из поэмы в семи частях «Г-жа Левенберг»
Ужасная болтовня следователя
Знакомец наш, дражайший римлянин Сенека,
виновный
в убийстве драмы грека по имени Софокл.
Убийство – это склонность литературная по сути.
Движения убийцы – одушевленье
синтаксиса,
синтаксиса, в котором больше от возвышенной
прозы, нежели от дешёвой поэзии.
Возьмём, к примеру, предложение:
«Я вижу дом».
Я – рука блуждает в воздухе, слепая.
Вижу – рука различает нож прежде глаза.
Затем она видит и тем, что видит,
делится с глазом
из необъяснимой симпатии.
Дом – рука находит место облокотиться, точку опоры.
Сквозь растопыренные пальцы заметен
посверк рукоятки ножа
– сама по себе
песнь славословия.
Между я и вижу существует бесконечный
непроизнесённый словарь,
тянущий нас против воли в разверстую
бездну между вижу и дом.
При втором и третьем прочтении
замечаю, что связь между предложением
и видимым действием
излишне скоропалительна.
Возьмём, к примеру, предложение
«Огонь пожирает всё».
Огонь – рука, морочащая материя, созидающая
и истребляющая.
Пожирает – ест, видит, принимает,
питается движением, красотой, объектом.
Огонь пожирает и пожираем,
рука уничтожает и наказуема.
Как мелкий мошенник-недоумок, я использую
дешевизну поэтических козней,
её мягкотелую податливость и её милостивое
отношение к милейшему заметателю следов.
Вернёмся ко всему – единство всего,
рука и рукоятка ножа,
рука, которая вовсе не рука,
и рукавица, которая не носок и не
плавки.
Перед моими глазами стоит метафора
брошенной машины, которую следователь
нашёл запертой изнутри, а на заднем
сидении – буханка хлеба на матерчатой
салфетке (матерчатая салфетка, хлеб),
в левом уголке матерчатой салфетки (матерчатая
салфетка, хле-ле-ле-ле-ле-ле-ле-ле-ле-ле-ле-леб)
в направлении водительского сидения (ближайшее
селение находится на изрядном расстоянии отсюда)
вышиты неумелой рукой
инициалы Г.Г. Попытается ли следователь сначала
расшифровать
смысл написанного или увлечётся красотой уподобления,
застынет на мгновение, неподвижный и задыхающийся,
а после скажет – не-не-не-не-не понимаю,
это не полотняная салфетка, которой я промокал
в детстве слюни, и не бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-к-к-к-к-
квы, которые я боготворил в юности. Не понимаю.
К-к-куда я еду.
Ученики
Словарь, где слово «палец» упоминается всего через
страницу
от слова «пистолет»,
это словарь, излагающий нам историю госпожи и её
удивительной жизни,
а также историю пальца и историю зверей,
подстерегающих палец в дверях каждого дома
в каждом углу,
в уголке каждого
ящика.
Стреляющие в темноте пальцы направлены
к жаркой жиле
зверя,
называемого «шея».
По привычке я зову определённую вещь
«пёс».
Я надеваю на себя намордник, чтоб не произнести
единственное слово, которое я не
хочу услышать.
Служебный пёс видит ускользающее от моих глаз:
миска два лимона червивое яблоко мёртвая муха.
Я снимаю с себя намордник и говорю: «Голос!»
Колёса дома поскрипывают в темноте.
Госпожа очищает воображаемый обод от вулканического
пепла.
Говорит: Нельзя ли мне положить
голову на подушку нельзя ли мне потрогать стол
можно ли мне пнуть стул
нет, не могу я могу положить голову на стол
пнуть лицо следователя
раздавить пальцем муху.
– Привет тебе, дорогой пальчик.
– Привет, привет, маленькие мошенники.
Лескли, Хези. Палец. Перевод с иврита Гали-Даны Зингер. Phoca Books, Калининград, 2016
***
Йоне Волах тоже было отпущено мало земных лет. Явившись на свет в Кфар-Оно (ныне Кирьят-Оно) в 1944-м, она почти всю свою жизнь провела в домике, перестроенном из птичника, воображая его то необитаемым островом, то Ясной Поляной. Ни разу не выезжала за пределы Израиля, не владела иностранными языками и даже не сподобилась получить аттестат зрелости. Да и нужен ли таковой поэту, который, по определению Платона, есть существо легкое, крылатое и священное? Который и творить-то может лишь тогда, когда сделается исступленным и не будет в нем более рассудка?
В предисловии мы знакомимся с диковинными фактами из жизни Йоны, так и не примирившейся с реальностью и воображавшей себя то лордом Фаунтлероем, то другой героиней Фрэнсис Бернетт, маленькой принцессой. Девочкой она показывала подругам родимое пятно в форме короны, примеряя образ дочери индийского раджи в изгнании (в первой публикации своих стихов она увидела «явление миру принцессы, заточенной в не признающей ее величия деревне»). Она ощущала свою причастность к противоположному полу, уже в юности предпочитая платьям джинсы и отцовские рубашки, а позже придумала для себя образ Йонатана – царского сына, сердечного друга Давида. В отношениях с мужчинами чувствовала себя скорее «парнем, соблазняющим слабых дев», делала аборты и мечтала сойти с ума. Однажды она добровольно легла в психиатрическую больницу, чтобы постичь безумие.
Книга Йоны Волах «Дела» («דברים») вышла осенью 1966 года в мягкой обложке шокирующего розового цвета. Этот шокирующий цвет очень уместно «процитирован» в нынешнем русском издании. Критики хвалили автора за многое, в том числе за эмоциональную незрелость (да, именно так) и за то, что, как отмечал Давид Карми, собрание ее стихов не станет бестселлером «по той же причине, по которой многие зрители уходили из зала с «Процесса» Кафки и Орсона Уэллса, а фильмы Годара идут у нас в полупустых помещениях». Так оно и случилось, однако именно эта незрелая книга стала культовой и, как ни парадоксально, одной из самых читаемых.
Гали-Дана Зингер отмечает, что стихи Йоны Волах невозможно переводить, всецело следуя нормам «правильного» русского языка – поскольку ее отношения с грамматикой и синтаксисом иврита носят крайне напряженный характер. Столь же экстремальны смешение просторечных и высокопарных слоев языка, библейской лексики и сленга. Оттого Гали-Дана, гениальный поэт и переводчик, сделала все возможное, чтобы русский стих зазвучал голосом Йоны, и ее язык был решительно и чутко трансформирован. Теперь «песни ее безумия», так же, как и словесная хореография Хези Лескли, становятся фактом современной поэзии и для русского читателя.
Йонатан
я бегу по мосту
а дети следом
Йонатан
Йонатан они кричат
немного крови
совсем немного
для медовой услады
я согласен на дырку от кнопки
но дети хотят
и они дети
а я Йонатан
они сносят мне голову побегом
гладиолуса и подбирают мою голову
двумя побегами гладиолуса и заворачивают
мою голову в шуршащую бумагу
Йонатан
Йонатан они говорят
ты уж правда прости нас
мы и не представляли, что ты такой.
Мы что-то делаем
мы делаем что-то, что выглядело
поклоном, плохой
прогиб нам говорят
вы уже не достаёте руками до пола
чистое, мы
трепещем, посерело изнутри
взаправду сейчас персики расцветают
каждый день каждый день мы поражаемся
и примеряемся к новому свету
как наши тела порхают мы завываем
корчи и припадки нами распоряжаются
как наши тела взлетают
каждую минуту в небо бархат
Аладдин мы говорим всё нежнее
в час когда лампа растёт пройдёт
ты опаздываешь опять как стыдно в такую пору
нас другому отдать
мы поглаживаем себя по щеке по шее
на будущий год Аладдин они зацветут слабее
всякий раз как они зацветут горяче́й
они потом зацветают слабее
нам на будущий год не прожить без свечей.
Волах, Йона. Дела. Перевод с иврита Гали-Даны Зингер. Phoca Books, Калининград, 2016
Выражаем особую благодарность за случившееся
Георгию Еремину, издателю и редактору Phoca Books |
|
|
Элишева Несис.
«Стервозное танго»
|